Приключения тома сойера - марк твен. Марк твенприключения тома сойера
Глава первая
Ответа нет.
Ответа нет.
– Удивительно, куда мог деваться этот мальчишка! Том, где ты?
Ответа нет.
Тетя Полли спустила очки на нос и оглядела комнату поверх очков, затем подняла их на лоб и оглядела комнату из-под очков. Она очень редко, почти никогда не глядела сквозь очки на такую мелочь, как мальчишка; это были парадные очки, ее гордость, приобретенные для красоты, а не для пользы, и что-нибудь разглядеть сквозь них ей было так же трудно, как сквозь пару печных заслонок. На минуту она растерялась, потом сказала – не очень громко, но так, что мебель в комнате могла ее слышать:
– Ну погоди, дай только до тебя добраться…
Не договорив, она нагнулась и стала тыкать щеткой под кровать, переводя дыхание после каждого тычка. Она не извлекла оттуда ничего, кроме кошки.
– Что за ребенок, в жизни такого не видывала!
Подойдя к открытой настежь двери, она остановилась на пороге и обвела взглядом свой огород – грядки помидоров, заросшие дурманом. Тома не было и здесь. Тогда, возвысив голос, чтобы ее было слышно как можно дальше, она крикнула:
– То-о-ом, где ты?
За ее спиной послышался легкий шорох, и она оглянулась – как раз вовремя, чтобы ухватить за помочи мальчишку, пока он не прошмыгнул в дверь.
– Ну, так и есть! Я и позабыла про чулан. Ты что там делал?
– Ничего.
– Ничего? Посмотри, в чем у тебя руки. И рот тоже. Это что такое?
– Не знаю, тетя.
– А я знаю. Это варенье – вот что это такое! Сорок раз я тебе говорила: не смей трогать варенье – выдеру! Подай сюда розгу.
Розга засвистела в воздухе, – казалось, что беды не миновать.
– Ой, тетя, что это у вас за спиной?!
Тетя обернулась, подхватив юбки, чтобы уберечь себя от опасности. Мальчишка в один миг перемахнул через высокий забор и был таков.
Тетя Полли в первую минуту опешила, а потом добродушно рассмеялась:
– Вот и поди с ним! Неужели я так ничему и не выучусь? Мало ли он со мной выкидывает фокусов? Пора бы, кажется, поумнеть. Но нет хуже дурака, как старый дурак. Недаром говорится: «Старую собаку не выучишь новым фокусам». Но ведь, господи ты боже мой, он каждый день что-нибудь придумает, где же тут угадать. И как будто знает, сколько времени можно меня изводить; знает, что стоит ему меня рассмешить или хоть на минуту сбить с толку, у меня уж и руки опускаются, я даже шлепнуть его не могу. Не выполняю я своего долга, что греха таить! Ведь сказано в писании: кто щадит младенца, тот губит его. Ничего хорошего из этого не выйдет, грех один. Он сущий чертенок, я знаю, но ведь он, бедняжка, сын моей покойной сестры, у меня как-то духу не хватает наказывать его. Потакать ему – совесть замучит, а накажешь – сердце разрывается. Недаром ведь сказано в писании: век человеческий краток и полон скорбей; и я думаю, что это правда. Нынче он отлынивает от школы; придется мне завтра наказать его – засажу за работу. Жалко заставлять мальчика работать, когда у всех детей праздник, но работать ему всего тяжелей, а мне надо исполнить свой долг перед ним, иначе я погублю ребенка.
Том не пошел в школу и отлично провел время. Он еле успел вернуться домой, чтобы до ужина помочь негритенку Джиму напилить на завтра дров и наколоть щепок для растопки. Во всяком случае, он успел рассказать Джиму о своих похождениях, пока тот сделал три четверти работы. Младший (или, скорее, сводный) брат Тома, Сид, уже сделал все, что ему полагалось (он подбирал и носил щепки): это был послушный мальчик, не склонный к шалостям и проказам.
Покуда Том ужинал, при всяком удобном случае таская из сахарницы куски сахару, тетя Полли задавала ему разные каверзные вопросы, очень хитрые и мудреные, – ей хотелось поймать Тома врасплох, чтобы он проговорился. Как и многие простодушные люди, она считала себя большим дипломатом, способным на самые тонкие и таинственные уловки, и полагала, что все ее невинные хитрости – чудо изворотливости и лукавства. Она спросила:
– Том, в школе было не очень жарко?
– Нет, тетя.
– А может быть, очень жарко?
– Да, тетя.
– Что ж, неужели тебе не захотелось выкупаться, Том?
У Тома душа ушла в пятки – он почуял что-то недоброе. Он недоверчиво посмотрел в лицо тете Полли, но ничего особенного не увидел и потому сказал:
– Нет, тетя, не очень.
Она протянула руку и, пощупав рубашку Тома, сказала:
– Да, пожалуй, ты нисколько не вспотел. – Ей приятно было думать, что она сумела проверить, сухая ли у Тома рубашка, так, что никто не понял, к чему она клонит.
Однако Том сразу почуял, куда ветер дует, и предупредил следующий ход:
– У нас в школе мальчики обливали голову из колодца. У меня она и сейчас еще мокрая, поглядите!
Тетя Полли очень огорчилась, что упустила из виду такую важную улику. Но тут же вдохновилась опять.
– Том, ведь тебе не надо было распарывать воротник, чтобы окатить голову, верно? Расстегни куртку!
Лицо Тома просияло. Он распахнул куртку – воротник был крепко зашит.
– А ну тебя! Убирайся вон! Я, признаться, думала, что ты сбежишь с уроков купаться. Так и быть, на этот раз я тебя прощаю. Не так ты плох, как кажешься.
Она и огорчалась, что проницательность обманула ее на этот раз, и радовалась, что Том хоть случайно вел себя хорошо.
Тут вмешался Сид:
– Мне показалось, будто вы зашили ему воротник белой ниткой, а теперь у него черная.
– Ну да, я зашивала белой! Том!
Но Том не стал дожидаться продолжения. Выбегая за дверь, он крикнул:
– Я это тебе припомню, Сидди!
В укромном месте Том осмотрел две толстые иголки, вколотые в отвороты его куртки и обмотанные ниткой: в одну иголку была вдета белая нитка, в другую – черная.
– Она бы ничего не заметила, если бы не Сид. Вот черт! То она зашивает белой ниткой, то черной. Хоть бы одно что-нибудь, а то никак не уследишь. Ну и отлуплю же я Сида. Будет помнить!
Том не был самым примерным мальчиком в городе, зато очень хорошо знал самого примерного мальчика – и терпеть его не мог.
Через две минуты, и даже меньше, он забыл про все свои несчастья. Не потому, что эти несчастья были не так тяжелы и горьки, как несчастья взрослого человека, но потому, что новый, более сильный интерес вытеснил их и изгнал на время из его души, – совершенно так же, как взрослые забывают в волнении свое горе, начиная какое-нибудь новое дело. Такой новинкой была особенная манера свистеть, которую он только что перенял у одного негра, и теперь ему хотелось поупражняться в этом искусстве без помехи.
Это была совсем особенная птичья трель – нечто вроде заливистого щебета; и для того чтобы она получилась, надо было то и дело дотрагиваться до нёба языком, – читатель, верно, помнит, как это делается, если был когда-нибудь мальчишкой. Приложив к делу старание и терпение, Том скоро приобрел необходимую сноровку и зашагал по улице еще быстрей, – на устах его звучала музыка, а душа преисполнилась благодарности. Он чувствовал себя как астроном, открывший новую планету, – и без сомнения, если говорить о сильной, глубокой, ничем не омраченной радости, все преимущества были на стороне мальчика, а не астронома.
Летние вечера тянутся долго. Было еще совсем светло. Вдруг Том перестал свистеть. Перед ним стоял незнакомый мальчик чуть побольше его самого. Приезжий какого угодно возраста и пола был редкостью в захудалом маленьком городишке Сент-Питерсберге. А этот мальчишка был еще и хорошо одет, – подумать только, хорошо одет в будний день! Просто удивительно. На нем была совсем новая франтовская шляпа и нарядная суконная куртка, застегнутая на все пуговицы, и такие же новые штаны. Он был в башмаках – это в пятницу-то! Даже галстук у него имелся – из какой-то пестрой ленты. И вообще вид у него был столичный, чего Том никак не мог стерпеть. Чем дольше Том смотрел на это блистающее чудо, тем выше он задирал нос перед франтом-чужаком и тем более жалким казался ему его собственный костюм. Оба мальчика молчали. Если двигался один, то двигался и другой – но только боком, по кругу; они все время стояли лицом к лицу, не сводя глаз друг с друга. Наконец Том сказал:
– Хочешь, поколочу?
– Ну-ка, попробуй! Где тебе!
– Сказал, что поколочу, значит, могу.
– А вот и не можешь.
– Не можешь!
– Не можешь!
Тягостное молчание. После чего Том начал:
– Как тебя зовут?
– Не твое дело.
– Захочу, так будет мое.
– Ну так чего ж не дерешься?
– Поговори еще у меня, получишь.
– И поговорю, и поговорю – вот тебе.
– Подумаешь, какой выискался! Да я захочу, так одной левой рукой тебя побью.
– Ну, так чего ж не бьешь? Только разговариваешь.
– Будешь дурака валять – и побью.
– Ну да – видали мы таких.
– Ишь вырядился! Подумаешь, какой важный! Еще в шляпе!
– Возьми да сбей, если не понравилась. Попробуй сбей – тогда узнаешь.
– Сам врешь!
– Где уж тебе драться, не посмеешь.
– Да ну тебя!
– Поговори еще у меня, я тебе голову кирпичом проломлю!
– Как же, так и проломил!
– И проломлю.
– А сам стоишь? Разговаривать только мастер. Чего ж не дерешься? Боишься, значит?
– Нет, не боюсь.
– Боишься!
– Нет, не боюсь.
– Боишься!
Опять молчание, опять оба начинают наступать боком, косясь друг на друга. Наконец сошлись плечо к плечу. Том сказал:
– Убирайся отсюда!
– Сам убирайся!
– Не хочу.
– И я не хочу.
Они стояли, каждый выставив ногу вперед, как опору, толкаясь изо всех сил и с ненавистью глядя друг на друга. Однако ни тот, ни другой не мог одолеть. Наконец, разгоряченные борьбой и раскрасневшиеся, они осторожно отступили друг от друга, и Том сказал:
– Ты трус и щенок. Вот скажу моему старшему брату, чтоб он тебе задал как следует, так он тебя одним мизинцем поборет.
– А мне наплевать на твоего старшего брата! У меня тоже есть брат, еще постарше. Возьмет да как перебросит твоего через забор! (Никаких братьев и в помине не было.)
– Все вранье.
– Ничего не вранье, мало ли что ты скажешь.
Большим пальцем ноги Том провел в пыли черту и сказал:
– Только перешагни эту черту, я тебя так отлуплю, что своих не узнаешь. Попробуй только, не обрадуешься.
Новый мальчик быстро перешагнул черту и сказал:
– Ну-ка попробуй, тронь!
– Ты не толкайся, а то как дам!
– Ну, погляжу я, как ты мне дашь! Чего же не дерешься?
– Давай два цента, отлуплю.
Новый мальчик достал из кармана два больших медяка и насмешливо протянул Тому. Том ударил его по руке, и медяки полетели на землю. В тот же миг оба мальчика покатились в грязь, сцепившись по-кошачьи. Они таскали и рвали друг друга за волосы и за одежду, царапали носы, угощали один другого тумаками – и покрыли себя пылью и славой. Скоро неразбериха прояснилась, и сквозь дым сражения стало видно, что Том оседлал нового мальчика и молотит его кулаками.
– Проси пощады! – сказал он.
Мальчик только забарахтался, пытаясь высвободиться. Он плакал больше от злости.
– Проси пощады! – И кулаки заработали снова.
– Это тебе наука. В другой раз гляди, с кем связываешься.
Франт побрел прочь, отряхивая пыль с костюмчика, всхлипывая, сопя и обещая задать Тому как следует, «когда поймает его еще раз».
Том посмеялся над ним и направился домой в самом превосходном настроении, но как только Том повернул к нему спину, чужак схватил камень и бросил в него, угодив ему между лопаток, а потом пустился наутек, скача, как антилопа. Том гнался за ним до самого дома и узнал, где он живет. Некоторое время он сторожил у калитки, вызывая неприятеля на улицу, но тот только строил ему рожи из окна, отклоняя вызов. Наконец появилась мамаша неприятеля, обозвала Тома скверным, грубым, невоспитанным мальчишкой и велела ему убираться прочь. И он убрался, предупредив, чтоб ее сынок больше не попадался ему.
Он вернулся домой очень поздно и, осторожно влезая в окно, обнаружил засаду в лице тети Полли; а когда она увидела, в каком состоянии его костюм, то ее решимость заменить ему субботний отдых каторжной работой стала тверже гранита.
Глава вторая
Наступило субботнее утро, и все в летнем мире дышало свежестью, сияло и кипело жизнью. В каждом сердце звучала музыка, а если это сердце было молодо, то песня рвалась с губ. Радость была на каждом лице, и весна – в походке каждого. Белая акация стояла в полном цвету, и ее благоухание разливалось в воздухе.
Кардифская гора, которую видно было отовсюду, зазеленела вся сплошь и казалась издали чудесной, заманчивой страной, полной мира и покоя.
Том появился на тротуаре с ведром известки и длинной кистью в руках. Он оглядел забор, и всякая радость отлетела от него, а дух погрузился в глубочайшую тоску. Тридцать ярдов дощатого забора в девять футов вышиной! Жизнь показалась ему пустой, а существование – тяжким бременем. Вздыхая, он окунул кисть в ведро и провел ею по верхней доске забора, повторил эту операцию, проделал ее снова, сравнил ничтожную выбеленную полоску с необозримым материком некрашеного забора и уселся на загородку под дерево в полном унынии. Из калитки вприпрыжку выбежал Джим с жестяным ведром в руке, напевая «Девушки из Буффало». Носить воду из городского колодца всегда казалось Тому скучным делом, но сейчас он посмотрел на это иначе. Он вспомнил, что у колодца постоянно собирается общество. Белые и черные мальчишки и девчонки вечно торчали там, дожидаясь своей очереди, отдыхали, менялись игрушками, ссорились, дрались, баловались. И еще он припомнил, что, хотя колодец был от них всего шагов за полтораста, Джим никогда не возвращался домой раньше чем через час, да и то приходилось кого-нибудь посылать за ним. Том сказал:
– Слушай, Джим, я схожу за водой, а ты побели тут немножко.
– Не могу, мистер Том. Старая хозяйка велела мне поскорей сходить за водой и не останавливаться ни с кем по дороге. Она говорила, мистер Том, верно, позовет меня белить забор, так чтоб я шел своей дорогой и не совался не в свое дело, а уж насчет забора она сама позаботится.
– А ты ее не слушай, Джим. Мало ли что она говорит. Давай мне ведро, я в одну минуту сбегаю. Она даже не узнает.
– Ой, боюсь, мистер Том. Старая хозяйка мне за это голову оторвет. Ей-богу, оторвет.
– Она-то? Да она никогда и не дерется. Стукнет по голове наперстком, вот и все, – подумаешь, важность какая! Говорит-то она бог знает что, да ведь от слов ничего не сделается, разве сама заплачет. Джим, я тебе шарик подарю! Я тебе подарю белый с мраморными жилками!
Джим начал колебаться.
– Белый мраморный, Джим! Это тебе не пустяки!
– Ой, как здорово блестит! Только уж очень я боюсь старой хозяйки, мистер Том…
– А еще, если хочешь, я тебе покажу свой больной палец.
Джим был всего-навсего человек – такой соблазн оказался ему не по силам. Он поставил ведро на землю, взял белый шарик и, весь охваченный любопытством, наклонился над больным пальцем, покуда Том разматывал бинт. В следующую минуту он уже летел по улице, громыхая ведром и почесывая спину, Том усердно белил забор, а тетя Полли удалялась с театра военных действий с туфлей в руке и торжеством во взоре.
Но энергии Тома хватило ненадолго. Он начал думать о том, как весело рассчитывал провести этот день, и скорбь его умножилась. Скоро другие мальчики пойдут из дому в разные интересные места и поднимут Тома на смех за то, что его заставили работать, – одна эта мысль жгла его, как огнем. Он вынул из кармана все свои сокровища и произвел им смотр: ломаные игрушки, шарики, всякая дрянь, – может, годится на обмен, но едва ли годится на то, чтобы купить себе хотя бы один час полной свободы. И Том опять убрал в карман свои тощие капиталы, оставив всякую мысль о том, чтобы подкупить мальчиков. Но в эту мрачную и безнадежную минуту его вдруг осенило вдохновение. Не более и не менее как настоящее ослепительное вдохновение!
Он взялся за кисть и продолжал неторопливо работать. Скоро из-за угла показался Бен Роджерс – тот самый мальчик, чьих насмешек Том боялся больше всего на свете. Походка у Бена была легкая, подпрыгивающая – верное доказательство того, что и на сердце у него легко и от жизни он ждет только самого лучшего. Он жевал яблоко и время от времени издавал протяжный мелодичный гудок, за которым следовало: «динь-дон-дон», «динь-дон-дон», на самых низких нотах, потому что Бен изображал пароход. Подойдя поближе, он убавил ход, повернул на середину улицы, накренился на правый борт и стал не торопясь заворачивать к берегу, старательно и с надлежащей важностью, потому что изображал «Большую Миссури» и имел осадку в девять футов. Он был и пароход, и капитан, и пароходный колокол – все вместе, и потому воображал, что стоит на капитанском мостике, сам отдавал команду и сам же ее выполнял.
– Стоп, машина! Тинь-линь-линь! – Машина застопорила, и пароход медленно подошел к тротуару. – Задний ход! – Обе руки опустились и вытянулись по бокам.
– Право руля! Тинь-линь-линь! Чу! ч-чу-у! Чу! – Правая рука тем временем торжественно описывала круги: она изображала сорокафутовое колесо.
– Лево руля! Тинь-линь-линь! Чу-ч-чу-чу! – Левая рука начала описывать круги.
– Стоп, правый борт! Тинь-линь-линь! Стоп, левый борт! Малый ход! Стоп, машина! Самый малый! Тинь-линь-линь! Чу-у-у! Отдай концы! Живей! Ну, где же у вас канат, чего копаетесь? Зачаливай за сваю! Так, так, теперь отпусти! Машина стала, сэр! Тинь-линь-линь! Шт-шт-шт! (Это он выпускал пары.)
Том продолжал белить забор, не обращая на пароход никакого внимания. Бен уставился на него и сказал:
– Ага, попался, взяли на причал!
Ответа не было. Том рассматривал свой последний мазок глазами художника, потом еще раз осторожно провел кистью по забору и отступил, любуясь результатами. Бен подошел и стал рядом с ним. Том проглотил слюну – так ему захотелось яблока, но упорно работал. Бен сказал:
– Что, старик, работать приходится, а?
Том круто обернулся и сказал:
– А, это ты, Бен? Я и не заметил.
– Слушай, я иду купаться. А ты не хочешь? Да нет, ты, конечно, поработаешь? Ну, само собой, работать куда интересней.
Том пристально посмотрел на Бена и спросил:
– Что ты называешь работой?
– А это, по-твоему, не работа, что ли?
Том снова принялся белить и ответил небрежно:
– Что ж, может, работа, а может, и не работа. Я знаю только одно, что Тому Сойеру она по душе.
– Да брось ты, уж будто бы тебе так нравится белить?
Кисть все так же равномерно двигалась по забору.
– Нравится? А почему же нет? Небось не каждый день нашему брату достается белить забор.
После этого все дело представилось в новом свете. Бен перестал жевать яблоко. Том осторожно водил кистью взад и вперед, останавливаясь время от времени, чтобы полюбоваться результатом, добавлял мазок, другой, опять любовался результатом, а Бен следил за каждым его движением, проявляя все больше и больше интереса к делу. Вдруг он сказал:
– Слушай, Том, дай мне побелить немножко.
Том задумался и сначала как будто готов был согласиться, а потом вдруг передумал.
– Нет, Бен, все равно ничего не выйдет. Тетя Полли прямо трясется над этим забором; понимаешь, он выходит на улицу, – если б это была та сторона, что во двор, она бы слова не сказала, да и я тоже. Она прямо трясется над этим забором. Его знаешь как надо белить? По-моему, разве один мальчик из целой тысячи, а то и из двух тысяч сумеет выбелить его как следует.
– Да что ты? Слушай, пусти хоть попробовать, хоть чуть-чуть. Том, я бы тебя пустил, если б ты был на моем месте.
– Бен, я бы с радостью, честное индейское! Да ведь как быть с тетей Полли? Джиму тоже хотелось покрасить, а она не позволила. Сиду хотелось, она и Сиду не позволила. Видишь, какие дела? Ну-ка, возьмешься ты белить забор, а вдруг что-нибудь…
– Да что ты, Том, я же буду стараться. Ну пусти, я попробую. Слушай, я тебе дам серединку от яблока.
– Ну, ладно… Хотя нет, Бен, лучше не надо. Я боюсь.
– Я все яблоко тебе отдам!
Том выпустил кисть из рук с виду не очень охотно, зато с ликованием в душе. И пока бывший пароход «Большая Миссури» трудился в поте лица на солнцепеке, удалившийся от дел художник, сидя в тени на бочонке, болтал ногами, жевал яблоко и обдумывал дальнейший план избиения младенцев. За ними дело не стало. Мальчики ежеминутно пробегали по улице; они подходили, чтобы посмеяться над Томом, – и оставались белить забор. Когда Бен выдохся, Том продал следующую очередь Билли Фишеру за подержанного бумажного змея, а когда тот устал белить, Джонни Миллер купил очередь за дохлую крысу с веревочкой, чтобы удобней было вертеть, и т. д., и т. д., час за часом. К середине дня из бедного мальчика, близкого к нищете, Том стал богачом и буквально утопал в роскоши. Кроме уже перечисленных богатств, у него имелось: двенадцать шариков, сломанная губная гармоника, осколок синего бутылочного стекла, чтобы глядеть сквозь него, пустая катушка, ключ, который ничего не отпирал, кусок мела, хрустальная пробка от графина, оловянный солдатик, пара головастиков, шесть хлопушек, одноглазый котенок, медная дверная ручка, собачий ошейник без собаки, черенок от ножа, четыре куска апельсинной корки и старая оконная рама. Том отлично провел все это время, ничего не делая и веселясь, и забор был покрыт известкой в три слоя! Если б у него не кончилась известка, он разорил бы всех мальчишек в городе.
Том подумал, что жить на свете не так уж плохо. Сам того не подозревая, он открыл великий закон, управляющий человеческими действиями, а именно: для того чтобы мальчику или взрослому захотелось чего-нибудь, нужно только одно – чтобы этого было нелегко добиться. Если бы Том был великим и мудрым мыслителем, вроде автора этой книги, он сделал бы вывод, что Работа – это то, что человек обязан делать, а Игра – то, чего он делать не обязан. И это помогло бы ему понять, почему делать искусственные цветы или носить воду в решете есть работа, а сбивать кегли или восходить на Монблан – забава. Есть в Англии такие богачи, которым нравится в летнюю пору править почтовой каретой, запряженной четвериком, потому что это стоит им бешеных денег; а если б они получали за это жалованье, игра превратилась бы в работу и потеряла бы для них всякий интерес.
Том раздумывал еще некоторое время над той существенной переменой, какая произошла в его обстоятельствах, а потом отправился с донесением в главный штаб.
Глава I
ТОМ ИГРАЕТ, СРАЖАЕТСЯ, ПРЯЧЕТСЯ
Том!
Нет ответа.
- Том!
Нет ответа.
- Куда же он запропастился, этот мальчишка?.. Том!
Нет ответа.
Старушка спустила очки на кончик носа и оглядела комнату поверх очков; потом вздёрнула очки на лоб и глянула из-под них: она редко смотрела сквозь очки, если ей приходилось искать такую мелочь, как мальчишка, потому что это были её парадные очки, гордость её сердца: она носила их только «для важности»; на самом же деле они были ей совсем не нужны; с таким же успехом она могла бы глядеть сквозь печные заслонки. В первую минуту она как будто растерялась и сказала не очень сердито, но всё же довольно громко, чтобы мебель могла её слышать:
- Ну, попадись только! Я тебя…
Не досказав своей мысли, старуха нагнулась и стала тыкать щёткой под кровать, всякий раз останавливаясь, так как у неё не хватало дыхания. Из-под кровати она не извлекла ничего, кроме кошки.
- В жизни своей не видела такого мальчишки!
Она подошла к открытой двери и, став на пороге, зорко вглядывалась в свой огород - заросшие сорняком помидоры. Тома не было и там. Тогда она возвысила голос, чтоб было слышно дальше, и крикнула:
- То-о-ом!
Позади послышался лёгкий шорох. Она оглянулась и в ту же секунду схватила за край куртки мальчишку, который собирался улизнуть.
- Ну конечно! И как это я могла забыть про чулан! Что ты там делал?
- Ничего.
- Ничего! Погляди на свои руки. И погляди на свой рот. Чем это ты выпачкал губы?
- Не знаю, тётя!
- А я знаю. Это - варенье, вот что это такое. Сорок раз я говорила тебе: не смей трогать варенье, не то я с тебя шкуру спущу! Дай-ка сюда этот прут.
Розга взметнулась в воздухе - опасность была неминуемая.
- Ай! Тётя! Что это у вас за спиной!
Старуха испуганно повернулась на каблуках и поспешила подобрать свои юбки, чтобы уберечь себя от грозной беды, а мальчик в ту же секунду пустился бежать, вскарабкался на высокий дощатый забор - и был таков!
Тётя Полли остолбенела на миг, а потом стала добродушно смеяться.
- Ну и мальчишка! Казалось бы, пора мне привыкнуть к его фокусам. Или мало он выкидывал со мной всяких штук? Могла бы на этот раз быть умнее. Но, видно, нет хуже дурака, чем старый дурень. Недаром говорится, что старого пса новым штукам не выучишь. Впрочем, господи боже ты мой, у этого мальчишки и штуки все разные: что ни день, то другая - разве тут догадаешься, что у него на уме? Он будто знает, сколько он может мучить меня, покуда я не выйду из терпения. Он знает, что стоит ему на минуту сбить меня с толку или рассмешить, и вот уж руки у меня опускаются, и я не в силах отхлестать его розгой. Не исполняю я своего долга, что верно, то верно, да простит меня бог. «Кто обходится без розги, тот губит ребёнка», говорит священное писание.[Священным писанием христиане считают библию - книгу, где собрано много легенд о боге и всевозможных «святых», а также евангелие - книгу о «сыне божьем» Иисусе Христе. Во многих странах евангелие входит в состав библии.] Я же, грешная, балую его, и за это достанется нам на том свете - и мне, и ему. Знаю, что он сущий бесёнок, но что же мне делать? Ведь он сын моей покойной сестры, бедный малый, и у меня духу не хватает пороть сироту. Всякий раз, как я дам ему увильнуть от побоев, меня так мучает совесть, что и сказать не умею, а выпорю - моё старое сердце прямо разрывается на части. Верно, верно сказано в писании: век человеческий краток и полон скорбей. Так оно и есть! Сегодня он не пошёл в школу: будет лодырничать до самого вечера, и мой долг наказать его, и я выполню мой долг - заставлю его завтра работать. Это, конечно, жестоко, так как завтра у всех мальчиков праздник, но ничего не поделаешь, больше всего на свете он ненавидит трудиться. Опустить ему на этот раз я не вправе, не то я окончательно сгублю малыша.
Том и в самом деле не ходил нынче в школу и очень весело провёл время. Он еле успел воротиться домой, чтобы до ужина помочь негритёнку Джиму напилить на завтра дров и наколоть щепок или, говоря более точно, рассказать ему о своих приключениях, пока тот исполнял три четверти всей работы. Младший брат Тома, Сид (не родной брат, а сводный), к этому времени уже сделал всё, что ему было приказано (собрал и отнёс все щепки), потому что это был послушный тихоня: не проказничал и не доставлял неприятностей старшим.
Пока Том уплетал свой ужин, пользуясь всяким удобным случаем, чтобы стянуть кусок сахару, тётя Полли задавала ему разные вопросы, полные глубокого лукавства, надеясь, что он попадёт в расставленные ею ловушки и проболтается. Как и все простодушные люди, она не без гордости считала себя тонким дипломатом и видела в своих наивнейших замыслах чудеса ехидного коварства.
- Том, - сказала она, - в школе сегодня небось было жарко?
- Да, "м.[«М» - первая и последняя буква слова «мэдм», которое употребляется в Англии и в Америке при почтительном обращении к женщине.]
- Очень жарко, не правда ли?
- Да, "м.
- И неужто не захотелось тебе, Том, искупаться в реке?
Тому почудилось что-то недоброе - тень подозрения и страха коснулась его души. Он пытливо посмотрел в лицо тёти Полли, но оно ничего не сказало ему. И он ответил:
- Нет, "м… не особенно.
Тётя Полли протянула руку и потрогала у Тома рубашку.
- Даже не вспотел, - сказала она.
И она самодовольно подумала, как ловко удалось ей обнаружить, что рубашка у Тома сухая; никому и в голову не пришло, какая хитрость была у неё на уме. Том, однако, уже успел сообразить, куда ветер дует, и предупредил дальнейшие расспросы:
- Мы подставляли голову под насос - освежиться. У меня волосы до сих пор мокрые. Видите?
Тёте Полли стало обидно: как могла она упустить такую важную косвенную улику! Но тотчас же новая мысль осенила её.
- Том, ведь, чтобы подставить голову под насос, тебе не пришлось распарывать воротник рубашки в том месте, где я зашила его? Ну-ка, расстегни куртку!
Тревога сбежала у Тома с лица. Он распахнул куртку. Воротник рубашки был крепко зашит.
- Ну хорошо, хорошо. Тебя ведь никогда не поймёшь. Я была уверена, что ты и в школу не ходил, и купался. Ладно, я не сержусь на тебя: ты хоть и порядочный плут, но всё же оказался лучше, чем можно подумать.
Ей было немного досадно, что её хитрость не привела ни к чему, и в то же время приятно, что Том хоть на этот раз оказался пай-мальчиком.
Но тут вмешался Сид.
- Что-то мне помнится, - сказал он, - будто вы зашивали ему воротник белой ниткой, а здесь, поглядите, чёрная!
- Да, конечно, я зашила белой!.. Том!..
Но Том не стал дожидаться продолжения беседы. Убегая из комнаты, он тихо сказал:
- Ну и вздую же я тебя, Сидди!
Укрывшись в надёжном месте, он осмотрел две большие иголки, заткнутые за отворот куртки и обмотанные нитками. В одну была вдета белая нитка, а в другую - чёрная.
- Она и не заметила бы, если б не Сид. Чёрт возьми! То она зашивала белой ниткой, то чёрной. Уж шила бы какой-нибудь одной, а то поневоле собьёшься… А Сида я всё-таки вздую - будет ему хороший урок!
Том не был Примерным Мальчиком, каким мог бы гордиться весь город. Зато он отлично знал, кто был примерным мальчиком, и ненавидел его.
Впрочем, через две минуты - и даже скорее - он позабыл все невзгоды. Не потому, что они были для него менее тяжки и горьки, чем невзгоды, обычно мучающие взрослых людей, но потому, что в эту минуту им овладела новая могучая страсть и вытеснила у него из головы все тревоги. Точно так же и взрослые люди способны забывать свои горести, едва только их увлечёт какое-нибудь новое дело. Том в настоящее время увлёкся одной драгоценной новинкой: у знакомого негра он перенял особую манеру свистеть, и ему давно уже хотелось поупражняться в этом искусстве на воле, чтобы никто не мешал. Негр свистел по-птичьи. У него получалась певучая трель, прерываемая короткими паузами, для чего нужно было часто-часто дотрагиваться языком до нёба. Читатель, вероятно, помнит, как это делается, - если только он когда-нибудь был мальчишкой. Настойчивость и усердие помогли Тому быстро овладеть всей техникой этого дела. Он весело зашагал по улице, и рот его был полон сладкой музыки, а душа была полна благодарности. Он чувствовал себя как астроном, открывший в небе новую планету, только радость его была непосредственнее, полнее и глубже.
Летом вечера долгие. Было ещё светло. Вдруг Том перестал свистеть. Перед ним стоял незнакомец, мальчишка чуть побольше его. Всякое новое лицо любого пола и возраста всегда привлекало внимание жителей убогого городишки Санкт-Петербурга.[Американцы часто дают своим маленьким городам громкие названия столиц. У них есть несколько Парижей, три или четыре Иерусалима, Константинополь и т. д. Город, изображаемый в этой книге, они назвали именем тогдашней русской столицы.] К тому же на мальчике был нарядный костюм - нарядный костюм в будний день! Это было прямо поразительно. Очень изящная шляпа; аккуратно застёгнутая синяя суконная куртка, новая и чистая, и точно такие же брюки. На ногах у него были башмаки, даром, что сегодня ещё только пятница. У него был даже галстук - очень яркая лента. Вообще он имел вид городского щёголя, и это взбесило Тома. Чем больше Том глядел на это дивное диво, тем обтёрханнее казался ему его собственный жалкий костюм и тем выше задирал он нос, показывая, как ему противны такие франтовские наряды. Оба мальчика встретились в полном молчании. Стоило одному сделать шаг, делал шаг и другой, - но только в сторону, вбок, по кругу. Лицо к лицу и глаза в глаза - так они передвигались очень долго. Наконец Том сказал:
- Хочешь, я тебя вздую!
- Попробуй!
- А вот и вздую!
- А вот и не вздуешь!
- Захочу и вздую!
- Нет, не вздуешь!
- Нет, вздую!
- Нет, не вздуешь!
- Вздую!
- Не вздуешь!
Тягостное молчание. Наконец Том говорит:
- Как тебя зовут?
- А тебе какое дело?
- Вот я покажу тебе, какое мне дело!
- Ну, покажи. Отчего не показываешь?
- Скажи ещё два слава - и покажу.
- Два слова! Два слова! Два слова! Вот тебе! Ну!
- Ишь какой ловкий! Да если бы я захотел, я одною рукою мог бы задать тебе перцу, а другую пусть привяжут - мне за опишу.
- Почему ж не задашь? Ведь ты говоришь, что можешь.
- И задам, если будешь ко мне приставать!
- Ай-яй-яй! Видали мы таких!
- Думаешь, как расфуфырился, так уж и важная птица! Ой, какая шляпа!
- Не нравится? Сбей-ка её у меня с головы, вот и получишь от меня на орехи.
- Врёшь!
- Сам ты врёшь!
- Только стращает, а сам трус!
- Ладно, проваливай!
- Эй ты, слушай: если ты не уймёшься, я расшибу тебе голову!
- Как же, расшибёшь! Ой-ой-ой!
- И расшибу!
- Чего же ты ждёшь? Пугаешь, пугаешь, а на деле нет ничего? Боишься, значит?
- И не думаю.
- Нет, боишься!
- Нет, не боюсь!
- Нет, боишься!
Снова молчание. Пожирают друг друга глазами, топчутся на месте и делают новый круг. Наконец они стоят плечом к плечу. Том говорит:
- Убирайся отсюда!
- Сам убирайся!
- Не желаю.
- И я не желаю.
Так они стоят лицом к лицу, каждый выставил ногу вперёд под одним и тем же углом. С ненавистью глядя друг на друга, они начинают что есть силы толкаться. Но победа не даётся ни тому, ни другому. Толкаются они долго. Разгорячённые, красные, они понемногу ослабляют свой натиск, хотя каждый по-прежнему остаётся настороже… И тогда Том говорит:
- Ты трус и щенок! Вот я скажу моему старшему брату - он одним мизинцем отколотит тебя. Я ему скажу - он отколотит!
- Очень я боюсь твоего старшего брата! У меня у самого есть брат, ещё старше, и он может швырнуть твоего вон через тот забор. (Оба брата - чистейшая выдумка.)
- Врёшь!
- Мало ли что ты скажешь!
Тётя Полли ищет своего проказливого племянника Тома Сойера по всему дому и излавливает его, когда мальчишка пытается прошмыгнуть мимо. По испачканным рукам и рту Тома тётя Полли устанавливает, что племянник побывал в кладовке и покусился на запасы варенья. Наказание кажется неизбежным, но мальчишка указывает на что-то за спиной тётушки, та оборачивается, а Том выскакивает на улицу.
Тётя Полли не может долго сердиться на племянника, ведь он - сирота, сын её покойной сестры. Она лишь боится, что недостаточно строга с мальчиком, и из того вырастет недостойный человек. Скрепя сердце, тётя Полли решает наказать Тома.
Жалко заставлять мальчика работать, когда у всех детей праздник, но работать ему всего тяжелей, а мне надо исполнить свой долг - иначе я погублю ребёнка.
В этот день Том пропускает школу и прекрасно проводит день, купаясь в Миссисипи, на берегу которой стоит родной городишко мальчика, Сент-Питерсберг, штат Миссури. Пытаясь это предотвратить, Тётя Полли зашила ворот Томовой рубашки так, чтобы он не мог её снять. Том попытался перехитрить тётушку, зашив ворот заново, но его сводный и до отвращения примерный брат Сид замечает обман - Том использовал нитки другого цвета.
Мальчишке снова грозит наказание розгами, но он снова ухитряется сбежать. Допоздна он пропадает на улице, успевает победить в честном бою незнакомого, франтовато одетого мальчика. Домой Том возвращается поздно. Поджидающая его тётя Полли видит, в какое жалкое состояние пришла одежда племянника, и окончательно решает заставить его работать всю субботу.
Глава II-III
В субботнее утро тётя Полли заставляет Тома белить забор, но мальчишка умудряется превратить эту скучную работу в весьма выгодное мероприятие. Он делает вид, что побелка забора - самое интересное занятие в мире. Знакомые мальчишки покупаются на этот трюк и начинают платить Тому за редкое удовольствие немного поработать кистью.
Вскоре Том становится самым богатым мальчиком в городке. Кроме стеклянных шариков и прочих нужных вещей, он получает дохлую крысу и одноглазого котёнка.
Он открыл великий закон, управляющий человеческими действиями, а именно: для того чтобы мальчику или взрослому захотелось чего-нибудь, нужно только одно - чтобы этого было нелегко добиться.
Изумлённая тётя Полли отпускает Тома на свободу. Весь оставшийся день мальчик играет со своим закадычным другом Джо Гарпером. Возвращаясь домой, Том видит в саду одного из домов девочку дивной красоты и моментально в неё влюбляется.
Вечером Сид начинает воровать куски сахара из сахарницы и разбивает её, но попадает за это Тому. Он полностью отдаётся своей обиде и даже не рад сестре Мэри, которая живёт в деревне и приезжает домой только на выходные.
Глава IV-V
Наступает воскресенье. Мэри моет Тома, заставляет надеть тесный костюм, башмаки и отправляет в воскресную школу. Придя к школе немного раньше, Том выменивает у ребят билетики, которые можно получить за два выученных библейских стиха. Ученику, вызубрившему две тысячи стихов, торжественно вручается библия.
Том не был одержим духовной жаждой настолько, чтобы стремиться к этой награде, но нечего и сомневаться в том, что он всем своим существом жаждал славы и блеска, которые приобретались вместе с ней.
В этот день на уроке присутствуют высокие гости - адвокат Тэтчер в сопровождении своего брата, настоящего окружного судьи, и семьи. В дочери адвоката Том узнаёт свою новую любовь. Мальчишка предъявляет изумлённому учителю билетики, дающие право на библию. Учитель чувствует подвох, но отказать не может, и Том оказывается на вершине славы.
Глава VI-VII
В понедельник Тому так не хочется идти в школу, что он пытается притвориться смертельно больным. Тётя Полли быстро разоблачает племянника, вырывает шатающийся зуб и отправляет в школу. Дыра в ряду зубов делает Тома объектом всеобщей зависти.
Перед уроками Том встречает «юного парию Гекльберри Финна» сына местного пьяницы. Городские маменьки ненавидят Гека, а мальчишки завидуют ему.
Ему не надо было ни умываться, ни одеваться во всё чистое; и ругаться тоже он был мастер. Словом, у этого оборванца было всё, что придаёт жизни цену.
В руках у Гека дохлая кошка, с помощью которой он собирается свести бородавку. Для этого, по местному поверью, надо придти в полночь на кладбище, найти свежую могилу преступника, дождаться, пока за его душой явятся черти, и швырнуть кошку им вслед, сказав при этом волшебные слова. Том уговаривает Гека взять его с собой.
Учитель наказывает Тома за опоздание и общение с Геком - садит его к девочкам, где мальчишка знакомится со своей любовью, Бекки Тэтчер. После уроков они остаются в классе одни. Том признаётся Бекки в любви, выпрашивает у неё поцелуй и обещание выйти за него замуж, но потом случайно проговаривается о своей предыдущей невесте. Бекки обижается и отвергает его самый ценный дар - медную шишечку от тагана.
Глава VIII
Отверженному и погружённому в тоску Тому хочется умереть - не навсегда, а на время, чтобы Бекки пожалела о своём поступке. Затем он решает податься в индейцы, но потом отвергает эту идею и выбирает блестящее поприще пирата.
Он намеревается сбежать из дому и отправляется в лес, где раскапывает свой тайник. К сожалению, там оказывается только один стеклянный шарик, а Том так рассчитывал на заговор, который помогает вместе со спрятанным шариком отыскать все потерянные. Том решает, что ему помешали ведьмы.
Тем временем в лес является Джо Гарпер. Они с Томом разыгрывают сцену из «Робина Гуда» и расстаются вполне довольные друг другом.
Глава IX-X
Ночью Том и Гек Финн отправляются на кладбище, не забыв захватить дохлую кошку. Они решают, что за недавно умершим стариком непременно явятся черти, и прячутся у его могилы. Вместо чертей, к могиле приходит доктор Робинсон в сопровождении местного пьяницы Мэфа Поттера и метиса, индейца Джо. По приказу доктора Джо и Поттер выкапывают гроб, извлекают из него труп и крепко привязывают его к тачке.
Поттер начинает требовать у доктора дополнительной платы. У индейца же на уме кровная месть - когда-то доктор выгнал его из своего дома. Завязывается драка. Доктор оглушает Поттера доской, а Джо подбирается к Робинсону и вонзает ему в грудь нож Мэфа.
Перепуганные мальчишки бросаются наутёк. Тем временем индеец внушает очнувшемуся Поттеру, что доктора убил он.
Том и Гек подписывают страшную клятву - теперь они никому не расскажут об увиденном, ведь если они откроют рот, индеец Джо их убьёт.
Глава XI-ХIII
К полудню новость о страшном преступлении распространяется по городку. Мэфа Поттера арестовывают, а индеец Джо неожиданно оказывается свидетелем.
Целую неделю Том не может спокойно спать из-за страха и мук совести. Всё это время он навещает Поттера, запертого в кирпичной будке на болоте, и приносит ему еду.
Тем временем Бекки перестаёт ходить в школу, и жизнь теряет для Тома всякую прелесть. Тётя Полли решает, что племянник болен, и пытается лечить его разнообразными патентованными средствами, в которые истово верит.
Измерив его ёмкость, словно это был кувшин, а не мальчик, она каждый день до отказа наливала его каким-нибудь шарлатанским пойлом.
Том приходит в себя, когда тётушка начинает поить его новейшим болеутолителем, по вкусу напоминающем жидкий огонь. Она обнаруживает, что племянник вполне здоров, когда тот угощает огненным лекарством тётушкиного кота.
Вернувшись в школу, Том встречает Бекии, но девочка задирает нос и гордо отворачивается от него. Это окончательно укрепляет мальчика в решении стать пиратом. Он сколачивает шайку из Джо Гарпера и Гека Финна. В полночь, захватив провизию, друзья на плоту переправляются на остров Джексона, который находится тремя милями ниже Сент-Питерсберга.
Глава XIV-XVII
Первый день свободы новоявленные пираты проводят весело - купаются и обследуют остров. После обеда они видят плывущий по Миссисипи пароход. На его борту палит пушка - это разыскивают утопленника, который должен всплыть от громкого звука над водой. Том первым догадывается, что ищут их.
На минуту они почувствовали себя героями. Вот это было настоящее торжество: их ищут, о них горюют, из-за них убиваются, льют слёзы, горько раскаиваются, что придирались к бедным, погибшим мальчикам.
Только ночью Тому и Джо приходит в голову мысль, что их родным совсем невесело. Джо хочет вернуться, но Том высмеивает его и подавляет бунт.
Дождавшись, пока друзья крепко заснут, Том покидает остров и пробирается в городок. Мальчик прокрадывается в комнату тёти Полли, где сидят Сид, Мери и мать Джо Гарпера, и прячется под кроватью. Слушая, как плачут несчастные женщины, Том начинает их жалеть и хочет объявиться, но потом у него рождается новый план.
Сперва Том не рассказывает приятелям о своей задумке, но видя, что Джо совсем упал духом и тоскует по дому, раскрывает пиратам свой план. Из разговора в комнате тёти Полли Том узнал, что в воскресенье по ним устраивают панихиду. Он предлагает друзьям явиться в церковь прямо посреди службы, и те с восторгом соглашаются.
В воскресенье друзья приводят план в исполнение. «Воскресшим» озорникам так рады, что даже не пытаются их наказать.
Глава XVIII-XX
Том становится героем, решает, что прекрасно проживёт и без Бекки Тэтчер, и переключает внимание на свою прежнюю любовь. К перемене он начинает об этом жалеть, но время упущено - Бекки уже развлекает Альфред Темпл, тот самый франт, которого Том когда-то поколотил.
Не выдержав мук ревности, Том сбегает с уроков. Бекки уже некого дразнить, и Альфред ей смертельно надоедает. Несчастный догадывается, что оказался лишь орудием, и мстит - заливает чернилами учебник Тома. Бекки всё видит в окно, но решает молчать - пусть Тома накажут за испорченную книгу.
Учитель Тома постоянно читает некую книгу, в которую мечтают заглянуть все ученики. Это им никак не удаётся - книга постоянно заперта в ящике учительского стола. На следующий день Том застаёт Бекки возле открытого ящика с таинственной книгой в руках. Бекки пугается и случайно надрывает страницу до половины.
На уроке Тома наказывают за испорченный чернилами учебник - Бекки так и не рассказала правду. Затем учитель достаёт книгу, видит надорванную страницу и начинает дознание. Том понимает, что Бекки грозит наказание, и берёт вину на себя.
Том постоял минутку, собираясь с духом, а когда выступил вперёд, чтобы принять наказание, то восхищение и благодарность, светившиеся в глазах Бекки, вознаградили его сторицей.
Засыпая вечером, мальчик вспоминает слова Бекки: «Ах, Том, какой ты благородный!».
Глава XXI-XXIV
Наступают долгожданные каникулы. Начинаются они скучно - в городке ничего не происходит, Бекки уезжает на каникулы, и Том изнывает от скуки. Тайна убийства тяготит над мальчиком и изводит его. Вскоре Том заболевает корью и две недели проводит в постели.
Выздоровев, Том обнаруживает, что в городе «началось религиозное обновление». Не найдя среди своих друзей ни одного грешника, Том решает, что «он один во всём городе обречён на вечную гибель», и у него начинается рецидив, который укладывает мальчика в постель ещё на три недели. К его выздоровлению «религиозное обновление» в городе заканчивается и подходит время суда над Мэфом Поттером.
Том не выдерживает мук совести и рассказывает правду защитнику Поттера. Мальчик выступает свидетелем на суде. Во время его рассказа индеец Джо выскакивает в окно и скрывается.
Мэфа оправдывают, а Том снова становится героем.
Свои дни Том проводит в радости и веселье, зато по ночам изнывает от страха. Индеец Джо заполняет все его сны и всегда смотрит на него мрачно и угрожающе. И Том, и Гек боятся мести Джо и понимают, что вздохнут спокойно, только когда увидят труп метиса.
Глава XXV-XXVIII
На Тома нападает страстное желание найти клад. По поверью, клад можно найти «в гнилом сундуке под засохшим деревом - там, куда тень от сучка падает в полночь», или «под полом в старых домах, где нечисто». Том увлекает своей идеей Гека Финна. Перерыв всю землю под засохшим деревом, друзья переключаются на местный «дом с привидениями».
Они вошли тихонько, с сильно бьющимся сердцем, переговариваясь шёпотом, ловя настороженным ухом малейший звук и напрягая каждый мускул, - на тот случай, если вдруг понадобится отступать.
Освоившись, мальчики оставляют лопаты в углу и залезают по трухлявой лестнице на второй этаж. Вдруг раздаются голоса. В щели пола Том и Гек видят, как в дом входит замаскированный индеец Джо со своим подельником. Они собираются спрятать в заброшенном доме украденные деньги и случайно откапывают клад - сундук с золотом. Подельник предлагает Джо забрать все деньги и покинуть штат, но метис планирует месть и решает остаться.
Джо настораживают лопаты, испачканные свежей землёй, и он забирает всё золото с собой, чтобы спрятать его «в номер второй - под крестом». Напоследок метис хочет проверить второй этаж, но лестница обваливается под его весом, что спасает мальчикам жизнь.
Том считает, что мстить Джо собирается ему. Несмотря на это, они с Геком начинают следить за метисом, чтобы узнать, где тот прячет золото. Том решает, что «номер второй» - комната в трактире, и Гек дежурит у него каждую ночь. Друзья планируют стащить сундук, когда Джо куда-нибудь отлучится.
Глава XXIX-XXXIII
В город возвращается Бекки. Тэтчеры устраивают загородный пикник для всех детей Сент-Питерсберга. Повеселившись и вкусно пообедав, дети решают осмотреть пещеру Мак-Дугала, бесконечный «лабиринт извилистых, перекрещивающихся между собой коридоров». Шумная компания допоздна осматривает исследованную часть пещеры. Затем дети садятся на пароход и возвращаются в город. Том и Бекки отпросились ночевать у друзей, поэтому их исчезновение обнаруживается лишь утром. Вскоре становится ясно, что дети заблудились в пещере.
Тем временем Гек следит за метисом и обнаруживает, что Джо собирается отомстить вдове Дуглас - самой богатой и щедрой женщине в город, которая когда-то велела отстегать индейца плетью. Гек решает спасти вдову и зовёт на помощь живущего неподалёку фермера с двумя дюжими сыновьями. Вдову удаётся спасти, но индеец Джо снова ускользает. Золота в берлоге метиса тоже не находят. От страха у Гека начинается лихорадка. За ним ухаживает вдова Дуглас.
Весь следующий день мужчины города обшаривают пещеру.
Так прошли три дня и три ночи, полные страха; тоскливые часы тянулись за часами, и наконец весь городок впал в безнадёжное отчаяние.
Том и Бекки между тем долго блуждают по пещере. Вначале Том бодрится, но потом и он, и Бекки понимают, что заблудились окончательно. Том старается утешить и поддержать подружку, но от голода та слабеет всё больше. У детей кончаются свечи, они остаются в полной темноте на берегу подземного источника. Том начинает исследовать ближайшие коридоры и в одном из них натыкается на индейца Джо, который пускается наутёк.
В соседнем коридоре Том находит выход из пещеры - небольшое отверстие на обрыве у реки. Детей торжественно привозят домой. Через две недели Том узнаёт, что судья Тетчер велел перегородить вход в пещеру дверью, обшитой листовым железом. Только теперь Том вспоминает, что в пещере остался индеец Джо.
Метиса находят мёртвым возле двери, которую он пытался прорезать ножом. Там же, возле входа в пещеру, его и хоронят.
Том догадывается, что «номер третий под крестом» находится не в гостинице, а в пещере. В проходе, где мальчик видел метиса, друзья находят крест, нарисованный копотью на камне. Под камнем обнаруживается узкий лаз, ведущий в небольшую камеру, а в ней - сундук с деньгами.
Друзья пересыпают золото в мешки и выносят из пещеры. По дороге их перехватывает фермер и сообщает, что друзья приглашены на вечеринку к вдове Дуглас.
Глава XXXIV-XXXV
Вдова Дуглас уже знает, что её спас Гек, и устраивает праздник в его честь.
Вдова... наговорила Геку столько ласковых слов и так хвалила и благодарила его, что он и думать забыл про нестерпимые мучения от нового костюма.
Вдова хочет взять Гека на воспитание, подкопить денег и помочь ему завести собственное дело. Тут Том заявляет, что Гек уже богат, и приносит мешки с золотом.
В мешках оказывается больше двенадцати тысяч долларов. Их делят поровну и кладут в банк на имя Тома и Гека, которые становятся самыми богатыми мальчишками города. Гек селится у вдовы Дуглас и терпит страшные муки - ему приходится ходить в ботинках, спать на чистых простынях и пользоваться столовыми приборами.
Куда ни повернись - везде решётки и кандалы цивилизации лишали его свободы и сковывали по рукам и по ногам.
Не выдержав такой адской жизни, Гек сбегает. Том находит его в любимом жилище - старой бочке - и уговаривает вернуться к вдове, пообещав принять друга в разбойничью шайку Тома Сойера.
Марк Твен
США, 30.11.1835 - 21.4.1910
ТВЕН, МАРК (Twain, Mark; псевд.; наст имя – Сэмюэл Лэнгхорн Клеменс, Samuel Langhorne Clemens) (1835–1910), американский писатель. Родился 30 ноября 1835 в поселке Флорида (шт. Миссури). Детство провел в городке Ханнибал на Миссисипи. Был учеником наборщика, позднее вместе с братом издавал газету в Ханнибале, затем в Мескатине и Кеокуке (шт. Айова). В 1857 стал учеником лоцмана, воплотив свою детскую мечту «познать реку», в апреле 1859 получил права лоцмана. В 1861 переехал к брату в Неваду, почти год был старателем на серебряных приисках. Написав несколько юморесок для газеты «Территориал энтерпрайз» в Вирджиния-Сити, в августе 1862 получил приглашение стать ее сотрудником. Для псевдонима взял выражение лотовых на Миссисипи, выкликавших «Мерка 2», что означало достаточную глубину для безопасного плавания.
В мае 1864 Твен уехал в Сан-Франциско, два года работал в калифорнийских газетах, в т.ч. корреспондентом калифорнийской «Юнион» на Гавайских островах. На гребне успеха своих очерков выступал с юмористическими лекциями о Гавайях во время трехмесячного турне по городам Америки. От газеты «Альта Калифорния» участвовал в средиземноморском круизе на пароходе «Квакер-Сити», собрал материал для книги Простаки за границей (The Innocents Abroad), подружился с Ч.Лэнгдоном из Элмайра (шт. Нью-Йорк) и 2 февраля 1870 женился на его сестре Оливии. В 1871 Твен переехал в Хартфорд (шт. Коннектикут), где прожил 20 лет, самые счастливые свои годы. В 1884 он основал издательскую фирму, номинально возглавленную Ч.Л.Вебстером, мужем его племянницы. Среди первых публикаций фирмы – Приключения Гекльберри Финна (Huckleberry Finn, 1884) Твена и ставшие бестселлером Воспоминания (Memoirs, 1885) восемнадцатого президента США У.С.Гранта. Во время экономического кризиса 1893–1894 издательство разорилось.
В целях экономии и возможности заработков в 1891 Твен с семьей переехал в Европу. За четыре года долги были выплачены, материальное положение семьи выровнялось, в 1900 они вернулись на родину. Здесь в 1904 скончалась его жена, а накануне Рождества 1909 в Реддинге (шт. Коннектикут) от приступа эпилепсии умерла дочь Джин (еще в 1896 от менингита умерла любимая дочь Сьюзи). Умер Марк Твен в Реддинге 21 апреля 1910.
Твен гордился общественным признанием, особенно ценил присуждение ему ученой степени доктора литературы Оксфордского университета (1907), но познал и горечь жизни. Его последнее, наиболее едкое обличение «проклятого человеческого рода» – Письма с Земли (Letters From the Earth), не публиковавшиеся дочерью Кларой до 1962.
Твен пришел в литературу поздно. В 27 лет стал профессиональным журналистом, в 34 года опубликовал свою первую книгу. Ранние публикации (он начал печататься в 17 лет) интересны в основном как свидетельство хорошего знания грубоватого юмора американской глубинки. С самого начала его газетные публикации несли черты художественного очерка. Он быстро уставал от репортажа, если материал не располагал к юмору. Превращение из одаренного любителя в настоящего профессионала произошло после поездки на Гавайи в 1866. Важную роль сыграло чтение лекций. Он экспериментировал, искал новые, более разнообразные формы выражения, рассчитывал паузы, добиваясь точного соответствия замысла и результата. Тщательная шлифовка устного слова осталась и в его творчестве. Путешествие на «Квакер-Сити» продолжило «гавайскую школу». В Простаках за границей (1869), книге, сделавшей его известным в Америке, определилcя крайне простой лейтмотив творчества Твена – путешествие в пространстве. Обоснованный в Простаках самим маршрутом поездки, он сохранится также в книгах Закаленные (Roughing It, 1872, в рус. переводе – Налегке, 1959), Пешком по Европе (A Tramp Abroad, 1880) и По экватору (Following the Equator, 1896). Самым впечатляющим образом он использован в Гекльберри Финне.
Подступ к художественной прозе был постепенным, осторожным. Первый роман, Позолоченный век (The Gilded Age, 1874), написан в соавторстве с Ч.Д.Уорнером. Действие романа, задуманного как современная социальная сатира, спотыкается о плохо вписывающиеся куски стандартных викторианских сюжетов. Несмотря на художественное несовершенство, роман дал название периоду президентства Гранта. Тогда же встреча с другом детства напомнила Твену об их детских приключениях в Ханнибале. После двух-трех неудачных попыток, в их числе повествование в форме дневника, он нашел нужный подход и за 1874–1875, с перерывами, написал роман Приключения Тома Сойера (The Adventures of Tom Sawyer, 1876), создавший ему репутацию мастера характеров и интриги и замечательного юмориста. Том, по словам Твена, «воплощение мальчишества». Фон повести – автобиографический, Санкт-Петербург – это Ханнибал. Однако персонажи отнюдь не плоские копии, но полнокровные характеры, рожденные воображением мастера, вспоминающего свою юность.
С января по июль 1875 в «Атлантик мансли» публиковались Старые времена на Миссисипи (Old Times on the Mississipi), в 1883 они вошли в книгу Жизнь на Миссисипи (Life on the Mississipi, главы IV–XVII). Почти сразу по окончании Тома Сойера был задуман Гекльберри Финн. В 1876 он был начат, несколько раз откладывался и наконец опубликован в 1884. В Гекльберри Финне, высшей творческой удаче Твена, повествование ведется от первого лица, устами двенадцатилетнего мальчика. Впервые разговорный язык американской глубинки, прежде употребимый только в фарсе и сатире на нравы простонародья, стал средством художественного изображения вертикали довоенного южного общества – от аристократии до «дна».
Среди книг, предшествовавших Геку, – Принц и нищий (The Prince and the Pauper, 1881), первая попытка создать историческое повествование. Ограниченный эпохой, местом и историческими обстоятельствами, автор не ушел в сторону и не сбился на бурлеск, и книга до сих пор завораживает юных читателей.
Напротив, в Янки при дворе короля Артура (A Connecticut Yankee at King Arthur"s Court, 1889) Твен дал волю своему темпераменту сатирика. Его самая серьезная историческая проза, Личные воспоминания о Жанне д"Арк (Personal Recollections of Joan of Arc, 1896), потерпела неудачу. Твен еще попытался возродить мир своих шедевров в Простофиле Вильсоне (Pudd"nhead Wilson, 1894), Томе Сойере за границей (Tom Sawyer Abroad, 1894) и Томе Сойере-сыщике (Tom Sawyer, Detective, 1896), но вновь потерпел неудачу.
Из рассказов, опубликованных в последние годы жизни, наиболее примечателен Человек, который совратил Гедлиберг (The Man that Corrupted Hadleyburg, 1898), а также острые, обличительные памфлеты. Трактат Что такое человек? (What Is Man, 1906) – экскурс в философию. Произведения последних лет в основном не закончены. Крупные фрагменты автобиографии (он диктовал ее в 1906–1908) так и не были объединены в единое целое. Последнее сатирическое произведение – повесть Таинственный незнакомец (The Mysterious Stranger) – опубликовано посмертно в 1916 по незавершенной рукописи. Фрагменты автобиографии напечатаны в 1925 и позднее.
Марк Твен
ПРИКЛЮЧЕНИЯ ТОМА СОЙЕРА
перевод Корнея Чуковского
Глава I
ТОМ ИГРАЕТ, СРАЖАЕТСЯ, ПРЯЧЕТСЯ
Нет ответа.
Нет ответа.
Куда же он запропастился, этот мальчишка?.. Том!
Нет ответа.
Старушка спустила очки на кончик носа и оглядела комнату поверх очков; потом вздёрнула очки на лоб и глянула из-под них: она редко смотрела сквозь очки, если ей приходилось искать такую мелочь, как мальчишка, потому что это были её парадные очки, гордость её сердца: она носила их только «для важности»; на самом же деле они были ей совсем не нужны; с таким же успехом она могла бы глядеть сквозь печные заслонки. В первую минуту она как будто растерялась и сказала не очень сердито, но всё же довольно громко, чтобы мебель могла её слышать:
Ну, попадись только! Я тебя…
Не досказав своей мысли, старуха нагнулась и стала тыкать щёткой под кровать, всякий раз останавливаясь, так как у неё не хватало дыхания. Из-под кровати она не извлекла ничего, кроме кошки.
В жизни своей не видела такого мальчишки!
Она подошла к открытой двери и, став на пороге, зорко вглядывалась в свой огород - заросшие сорняком помидоры. Тома не было и там. Тогда она возвысила голос, чтоб было слышно дальше, и крикнула:
Позади послышался лёгкий шорох. Она оглянулась и в ту же секунду схватила за край куртки мальчишку, который собирался улизнуть.
Ну конечно! И как это я могла забыть про чулан! Что ты там делал?
Ничего! Погляди на свои руки. И погляди на свой рот. Чем это ты выпачкал губы?
Не знаю, тётя!
А я знаю. Это - варенье, вот что это такое. Сорок раз я говорила тебе: не смей трогать варенье, не то я с тебя шкуру спущу! Дай-ка сюда этот прут.
Розга взметнулась в воздухе - опасность была неминуемая.
Ай! Тётя! Что это у вас за спиной!
Старуха испуганно повернулась на каблуках и поспешила подобрать свои юбки, чтобы уберечь себя от грозной беды, а мальчик в ту же секунду пустился бежать, вскарабкался на высокий дощатый забор - и был таков!
Тётя Полли остолбенела на миг, а потом стала добродушно смеяться.
Ну и мальчишка! Казалось бы, пора мне привыкнуть к его фокусам. Или мало он выкидывал со мной всяких штук? Могла бы на этот раз быть умнее. Но, видно, нет хуже дурака, чем старый дурень. Недаром говорится, что старого пса новым штукам не выучишь. Впрочем, господи боже ты мой, у этого мальчишки и штуки все разные: что ни день, то другая - разве тут догадаешься, что у него на уме? Он будто знает, сколько он может мучить меня, покуда я не выйду из терпения. Он знает, что стоит ему на минуту сбить меня с толку или рассмешить, и вот уж руки у меня опускаются, и я не в силах отхлестать его розгой. Не исполняю я своего долга, что верно, то верно, да простит меня бог. «Кто обходится без розги, тот губит ребёнка», говорит священное писание. Я же, грешная, балую его, и за это достанется нам на том свете - и мне, и ему. Знаю, что он сущий бесёнок, но что же мне делать? Ведь он сын моей покойной сестры, бедный малый, и у меня духу не хватает пороть сироту. Всякий раз, как я дам ему увильнуть от побоев, меня так мучает совесть, что и оказать не умею, а выпорю - моё старое сердце прямо разрывается на части. Верно, верно оказано в писании: век человеческий краток и полон скорбей. Так оно и есть! Сегодня он не пошёл в школу: будет лодырничать до самого вечера, и мой долг наказать его, и я выполню мой долг - заставлю его завтра работать. Это, конечно, жестоко, так как завтра у всех мальчиков праздник, но ничего не поделаешь, больше всего на свете он ненавидит трудиться. Опустить ему на этот раз я не вправе, не то я окончательно сгублю малыша.
Том и в самом деле не ходил нынче в школу и очень весело провёл время. Он еле успел воротиться домой, чтобы до ужина помочь негритёнку Джиму напилить на завтра дров и наколоть щепок или, говоря более точно, рассказать ему о своих приключениях, пока тот исполнял три четверти всей работы. Младший брат Тома, Сид (не родной брат, а сводный), к этому времени уже сделал всё, что ему было приказано (собрал и отнёс все щепки), потому что это был послушный тихоня: не проказничал и не доставлял неприятностей старшим.
Пока Том уплетал свой ужин, пользуясь всяким удобным случаем, чтобы стянуть кусок сахару, тётя Полли задавала ему разные вопросы, полные глубокого лукавства, надеясь, что он попадёт в расставленные ею ловушки и проболтается. Как и все простодушные люди, она не без гордости считала себя тонким дипломатом и видела в своих наивнейших замыслах чудеса ехидного коварства.
Том, - сказала она, - в школе сегодня небось было жарко?
Очень жарко, не правда ли?
И неужто не захотелось тебе, Том, искупаться в реке?
Тому почудилось что-то недоброе - тень подозрения и страха коснулась его души. Он пытливо посмотрел в лицо тёти Полли, но оно ничего не сказало ему. И он ответил:
Нет, "м… не особенно.
Тётя Полли протянула руку и потрогала у Тома рубашку.
Даже не вспотел, - сказала она.
И она самодовольно подумала, как ловко удалось ей обнаружить, что рубашка у Тома сухая; никому и в голову не пришло, какая хитрость была у неё на уме. Том, однако, уже успел сообразить, куда ветер дует, и предупредил дальнейшие расспросы:
Мы подставляли голову под насос - освежиться. У меня волосы до сих пор мокрые. Видите?
Тёте Полли стало обидно: как могла она упустить такую важную косвенную улику! Но тотчас же новая мысль осенила её.
Том, ведь, чтобы подставить голову под насос, тебе не пришлось распарывать воротник рубашки в том месте, где я зашила его? Ну-ка, расстегни куртку!
Тревога сбежала у Тома с лица. Он распахнул куртку. Воротник рубашки был крепко зашит.
Ну хорошо, хорошо. Тебя ведь никогда не поймёшь. Я была уверена, что ты и в школу не ходил, и купался. Ладно, я не сержусь на тебя: ты хоть и порядочный плут, но всё же оказался лучше, чем можно подумать.
Ей было немного досадно, что её хитрость не привела ни к чему, и в то же время приятно, что Том хоть на этот раз оказался пай-мальчиком.
Но тут вмешался Сид.
Что-то мне помнится, - сказал он, - будто вы зашивали ему воротник белой ниткой, а здесь, поглядите, чёрная!
Да, конечно, я зашила белой!.. Том!..
Но Том не стал дожидаться продолжения беседы. Убегая из комнаты, он тихо оказал:
Ну и вздую же я тебя, Сидди!
Укрывшись в надёжном месте, он осмотрел две большие иголки, заткнутые за отворот куртки и обмотанные нитками. В одну была вдета белая нитка, а в другую - чёрная.
Она и не заметила бы, если б не Сид. Чёрт возьми! То она зашивала белой ниткой, то чёрной. Уж шила бы какой-нибудь одной, а то поневоле собьёшься… А Сида я всё-таки вздую - будет ему хороший урок!
Том не был Примерным Мальчиком, каким мог бы гордиться весь город. Зато он отлично знал, кто был примерным мальчиком, и ненавидел его.
Впрочем, через две минуты - и даже скорее - он позабыл все невзгоды. Не потому, что они были для него менее тяжки и горьки, чем невзгоды, обычно мучающие взрослых людей, но потому, что в эту минуту им овладела новая могучая страсть и вытеснила у него из головы все тревоги. Точно так же и взрослые люди способны забывать свои горести, едва только их увлечёт какое-нибудь новое дело. Том в настоящее время увлёкся одной драгоценной новинкой: у знакомого негра он перенял особую манеру свистеть, и ему давно уже хотелось поупражняться в этом искусстве на воле, чтобы никто не мешал. Негр свистел по-птичьи. У него получалась певучая трель, прерываемая короткими паузами, для чего нужно было часто-часто дотрагиваться языком до нёба. Читатель, вероятно, помнит, как это делается, - если только он когда-нибудь был мальчишкой. Настойчивость и усердие помогли Тому быстро овладеть всей техникой этого дела. Он весело зашагал по улице, и рот его был полон сладкой музыки, а душа была полна благодарности. Он чувствовал себя как астроном, открывший в небе новую планету, только радость его была непосредственнее, полнее и глубже.
