Отзывы на книгу "нравственные письма к луцилию" луций сенека. Сенека. Нравственные письма к Луцилию
Задание:
1. Сформулируйте историю вопроса темы
Итоговые труды Сенеки ("Изыскания о природе", "О благодеяниях" и "Нравственные письма к Луцилию") отличаются от предшествующих трактатов, прежде всего размерами - и это не случайность: ведь в них философ решает уже не одну проблему, с особой остротой поставленную перед ним жизнью, но стремится дать свод этических правил, - свод законов для рода человеческого. С этим намерением связано и то центральное место, которое занимает в них этика.
В "Письмах к Луцилию" Сенека почти полностью ограничивается областью этики. Он отвергает изощренную диалектику и логику древней стои - все эти "греческие глупости": они не помогут человеку найти верный путь в жизни и подменяют решение ее вопросов мудрствованьем по их поводу (п. XXV и др.). Не увлекает Сенеку и материалистическая натурфилософия стоиков: он, правда, ее не отбрасывает, но если и излагает где-нибудь ее положения, то как затверженный урок, без внутреннего участия. Зато этика разработана Сенекой со скрупулезной полнотой. Наверное, все вопросы, трактованные им раньше, вошли в "Письма" в том или ином виде.
Так главным примером в системе нравственных правил становится сам "отправитель писем", а это придает увещаньям убедительность пережитого опыта. Любая житейская мелочь становится отправной точкой для рассуждения, любой жизненный факт - от походов Александра Великого до непристойной сплетни о неведомом нам современнике - может служить примером. Жизненно конкретен и адресат посланий - заваленный делами прокуратор Сицилии, - и их отправитель, страдающий от городского шума, путешествующий из усадьбы в усадьбу, превозмогающий болезнь, вспоминающий молодость.
Письма разомкнуты и формально. Редко какое из них посвящено одной теме. Чаще Сенека переходит от темы к теме, потом как бы спохватывается: "Вернемся к нашему предмету", - потом вновь отвлекается, искусно поддерживая напряженный интерес читателя. Письма остаются как бы фрагментарными, и это еще больше способствует впечатлению жизненной достоверности и дружеской доверительности высказыванья. (Кажется что просто разговаривает, ведет беседу. Сам ставит вопросы, которые предположительно могут возникнуть у читающего письмо, и отвечает на них. А вопросы возникают, причем именно те, что предположил Сенека). К тому же и каждая отдельная истина приобретает больший вес, чем она имела бы в логической цепи, и внимание читателя остается в постоянном напряжении. Вместе с тем текучее разнообразие жизни входит в письма как некий негативный фон для незыблемой нормы, т. е. философии, целительницы душ, "науки жизни", призванной судить ее и дать ей законы. И все же "Письма к Луцилию" - единое произведение не только по мысли, но и композиционно. Это целое начинается разомкнуто - "Так и поступай, мой Луцилий", - ответ на сообщение друга, звено в цепи долгой переписки. Мы не знаем, кончалось ли оно так же разомкнуто: конец "Писем к Луцилию" утрачен. Внутри же сборника сделано все, чтобы ощущение разомкнутости, бессистемности сохранилось. Однако в этой бессистемности есть система, и подчинена она последовательным этапам обращения Луцилия (понимай - всякого читателя- прим. Ошерова) в стоическую веру. Сборник писем к другу становится сводом стоической морали.
Прежде всего "Письма к Луцилию", - это программа нравственного самоусовершенствования, равно предназначенная для адресата и отправителя. Определяют ее основоположения стоической доктрины (п. XCV). Цель ее - "блаженная жизнь", то есть состояние полной независимости от внешних обстоятельств. Достигает "блаженной жизни" мудрец, он же - "vir bonus"; но традиционный римский нравственный идеал переосмысляется у Сенеки в стоическом духе. Vir bonus – уже не "доблестный муж", но скорее "человек добра". В "Письмах" досуг признается необходимым условием для нравственного совершенствования. И если для староримского "доблестного мужа" наградой непременно мыслилась слава, то сенековский "человек добра" пренебрегает ею как похвалой людей неразумных и ищет лишь признанья "равных" себе. Вообще же награда за добродетельный поступок - в нем самом, ибо такой поступок отвечает разумной природе человека, - в отличие от противоположных ей страстей. Для достижения добродетели нужно не ограничивать страсти, а совершенно искоренять их. Благодаря этому можно достичь полной независимости от мира, то есть бесстрастия.
Знание человеческой психологии, анализ поступков и побуждений, характерный для Сенеки-писателя, толкают его к знаменательным отступлениям от стоических верований. Так, с одной стороны, Сенека принимает положение о разумном характере добродетели: чтобы стать добродетельным, нужно понять, в чем благо. Но если для греческой этики со времен Сократа "познать добродетель" и значит "стать добродетельным", то Сенека понимает, что одного знания добра недостаточно. "В душах, даже далеко зашедших во зле, остается ощущение добра, и они не то что не ведают позора, но пренебрегают им" (п. XCVII) (Мне кажется, это действительно так, ведь любого человека, родившегося в социуме, с детства учат: «что такое хорошо и что такое плохо», а значит, любой преступник знает, что он, как минимум, поступает «плохо», но он все равно совершает свое деяние, ведомый своими пороками и недостатками). Следовательно, воля к добру должна быть активной, она не даруется природой, и потому ее роль возрастает: "Желание стать добродетельным - полпути к добродетели" (п. XXXIV). А направить нашу волю к добру должна еще одна нравственная инстанция, причастная скорее чувствам, чем разуму: это совесть, "бичующая злые дела" (п. XCVII), но не тождественная страху наказанья (Которая просто спит у порочных людей вообще и у преступников в частности: рассказав о «добре и зле», о ней, наверное, просто забыли). Отсюда ясно, что проповеднику добродетели нужно взывать не только к разуму, но и к совести, воздействовать не одною логикой, но волновать. Такие новшества не только меняли весь стиль философствования, но и заставляли заново решать проблемы, казалось бы, уже решенные. Прежде всего, момент воли, то есть ответственного выбора жизненного поведения, вступал в противоречие со стоическим фатализмом, учением о роке как о неразрывной и непреодолимой цепи причинно-следственных связей. Человеку, по мнению древних стоиков, остается только одна свобода: добровольно принять волю рока, для выбора места не остается.
«Нравственные письма к Луцилию» - последнее произведение Сенеки. Столь масштабное (по объему и по содержанию своему), оно как кладезь мудрости, жизненного опыта, ненавязчивое нравоучение, советы и догматы, адресованные ученику и другу, поэтому неофициальные, открытые и доступные (не в смысле легкомысленности, а в том, что они настолько жизненны, искренние, что любому читателю близки и понятны своей достоверностью и насущностью). Прочитать за один раз все – нереально: их нужно открывать постепенно, начиная с первого, как было у Луцилия, и «учиться философии жизни».
1.1. Краткий обзор биографии Сенеки
Сенека Луций Анней (его называют просто Сенекой Младшим в отличие от его отца, известного философа Сенеки Старшего) - римский философ, государственный деятель, один из известнейших представителей стоицизма, поэт. Родился в г. Кордуба (в настоящее время - испанская Кордова) примерно в 4 г. до н. э. Его отец был человеком старой закалки и считал, что занятия философией менее важны, чем практическая деятельность, поэтому стремился помочь сыновьям сделать в будущем политическую карьеру. Ради этого он перебрался в Рим, где юный Сенека Младший постигал азы наук, в частности, был учеником стоиков Секстия, Аттала, пифагорейца Сотиона.
В годы правления императора Тиберия, примерно в 33 г. стал квестором. Являясь членом сената, возглавил оппозицию, страстно и последовательно обличал деспотизм действующих императоров. Когда в 37 г. престол занял Калигула, Сенека был настолько прославленным сенатором, оратором и писателем, что император принял решение его умертвить, и только вмешательство одной из наложниц помогло избежать столь незавидной участи: было решено, что Сенека, не отличавшийся крепким здоровьем, быстро умрет естественной смертью.
В 41 г., при императоре Клавдии I, его отправляют на 8 лет в ссылку на безлюдную Корсику из-за обвинения в причастности к заговору. Перевернуть эту печальную страницу в биографии Сенеки помогла супруга Клавдия I Агриппина, которая вернула его из изгнания и пригласила ко двору в качестве наставника сына, тогда еще юного Нерона. С 49 г. по 54 г. он являлся воспитателем будущего императора, а после того, как 16-летний Нерон занял престол после отравления Клавдия, превратился в одного из первых лиц государства, советника, влияющего на решения в области как внешней, так и внутренней политики. В 57 г. он стал консулом, т.е. получил наивысшую из возможных должностей. Высокий социальный статус принес ему и огромное богатство.
Однако отношения между Сенекой и его бывшим воспитанником постепенно становились все хуже и хуже. В 59 г. Сенеке пришлось написать для императора текст, оправдывающий убийство его матери Агриппины, для выступления в сенате. Этот поступок ухудшил репутацию в глазах общественности и увеличил пропасть между философом и императором. В 62 г. Сенека уходит в отставку, оставив Нерону все приобретенное за долгие годы состояние.
С точки зрения философских взглядов Сенека был наиболее близок к стоикам. Его идеалом являлся духовно независимый мудрец, который мог бы служить образцом для всеобщего подражания и был свободен в том числе и от человеческих страстей. Всю сознательную жизнь боровшийся с деспотизмом Сенека в 65 г. примкнул к дворцовому заговору, возглавленному сенатором Пизоном. Интрига была раскрыта, и Нерон, для которого Сенека всегда являлся олицетворением запрета, ограничения в действиях, не мог упустить случая убрать его со своего пути. Император лично приказал философу, бывшему учителю, покончить с собой, оставляя вид смерти на собственное его усмотрение. Сенека вскрыл себе вены, а чтобы ускорить смерть, медленно наступавшую из-за его преклонного возраста, прибегнул к использованию яда. Вместе с ним покончила с собой его супруга.
Литературное наследие Сенеки составляет 12 небольших по объему трактатов, наибольшее значение из которых имеют «О гневе», «О провидении», «О спокойствии духа». Оставил он после себя и три крупные работы - «Естественноисторические вопросы», «О благодеяниях», « О милосердии». Также он является автором 9 трагедий с сюжетами, почерпнутыми из мифологии. Мировую известность получили его «Медея», «Эдип», «Агамемнон», «Федра»; европейская драматургия XVI-XVIII вв. испытала на себе значительное влияние этих пьес.
2.Определите основные положения сочинения «Нравственные письма к Луцилию»
сочинение Сенеки, представляющее «сумму» его мировоззрения в наиболее емких и продуманныхформулировках. Адресат писем Луцилий (к нему обращены также соч. Сенеки «О провидении» и «Исследования оприроде») - младший современник Сенеки, из сословия всадников, во время написания «Н. П.» прокуратор Сицилии, приверженец эпикуреизма. Замысел Сенеки состоял в том, чтобы постепенно обратить Луцилия встоицизм и попутно изложить основы стоической философии, и в первую очередь, как свидетельствуетназвание сочинения, этики (теоретической и практической). За редким исключением, ни одно письмо непосвящено какому-либо одному вопросу; Сенека часто повторяется, возвращаясь к сказанному раньше. Темне менее, несмотря на внешнюю бессистемность, в «Н. П.» просматривается сквозная тема - возвышение кистинной мудрости путем самосовершенствования - и определенная композиция.
В письмах 1-30 намечены ключевые вопросы для постоянного обсуждения: презрение к внешним благам исмерти, бесстрашие перед лицом судьбы, обретаемое с помощью усвоения философии и облеченное вконкретные моральные предписания и полезные примеры. Надлежит стремиться к мудрости, котораянедоступна аффекту (9). Портрет мудреца в «Н. П.» отмечен римским колоритом и отражает представленияо «достойном муже» (vir bonus) как безупречно-добродетельном гражданине (излюбленным примеромслужит Катон Младший, - напр., 13 сл.). Письма 31-80 затрагивают ряд тем более теоретическогосвойства. Добродетель - это знание, основа знания - разум, душа - разумна и обладает божественнойприродой, благодаря чему все люди равны (31-47). Пороки - противоположность добродетели (50-57, ссоответствующими примерами). Высшая цель - мудрость (58-59), и она же есть истинная добродетель, чтотакже разъясняется на многочисленных примерах (60-80). Особую важность для Сенеки имеет мотивацияпоступка: внутренний моральный закон, совесть (conscientia) становится важнейшим критериемнравственности. Последний раздел (81-124) - возвращение к затронутым ранее вопросам сквозь призму мудрости-добродетели; так, в заключительном письме Сенека еще раз подчеркивает, что«где нет места разуму, там нет и блага»; только то подлинное совершенство, что совершенно в согласии совсеобщей природой, а всеобщая природа разумна.
3. Определите значение сочинения Сенеки «Нравственные письма к Луцилию» в развитии мировой философии
Все литературное творчество Луция Аннея Сенеки самым тесным образом связано с его философией. И лучшее из его произведений - «Письма к Луцилию» - служит тому убедительным примером. В этих письмах Сенека выступил одновременно и как крупный мыслитель, и как блестящий стилист и художник, представивший интересный и весьма оригинальный образец римской эпистолографии I в. н. э.
«Письма к Луцилию» - это небольшие философско-литературные этюды на различные этические темы, созвучные времени и так или иначе отвечающие настроениям и устремлениям самого философа. В них разрабатываются заимствованные у стоиков основные проблемы теории морали применительно к новым условиям, выдвинутым римской действительностью времени ранней империи. И если сами по себе моральные идеи, излагаемые Сенекой, не новы, все же они получили у него свое новое развитие и выражение в приложении к вопросам, касающимся практической нравственной жизни римлян.
Новаторство трагедий Сенеки; основные идеи его "Нравственных писем к Луцилию"
Литература: конспект преподавателя, Нравственные письма к Луцилию
Плуций Анней Сенека. Годы жизни: 4 г до н.э. - 65 г н.э.
Чрезвычайно близок к христианству, хоть и был стоиком (стоять, быть стойким, верным своим убеждениям. Девиз: "Любовь к судьбе")
У Плуция была сложная и противоречивая жизнь. Отец был знаменит.
Сенека вводит понятие "совести" (осознание нравственной нормы).
Долгое время он был сенатором и однажды его чуть не казнили за его отличие, за его индивидуальность от других сенаторов. Сенека жил во время разложения человечества.
В 54 году Плуций стал воспитателем императора Нерона (ему тогда было 16 лет), таким образом по сути Сенека стал руководителем всей римской империи.
Он хорошо знал нравы общества и знал, что идёт в противовес своим принципам (Нерон - исчадие ада, тиран)
В 59 году Нерон приказывает убить свою мать Агрепину и Сенека был вынужден оправдать этот поступок перед сенатом.
Плуций получал много подарков от Нерона. Сенеку не любил народ. Потому он замыкается в себе, уходит от общества, пытается вернуть все подарки Нерона.
В 65 году было покушение, заговор против Нерона и император приказал Сенеке умереть, якобы тот был причастен к заковору. Сенека вскрыл вены себе и своей жене. Перед смертью Плуций позвал к себе писцов, но его последних слов по-прежнему никто не знает.
Главное зло в человеке, по мнению Сенеки, от страстей. Он был слишком внимателен к человеческой жизни и он понимал, что страсти чудовищно сильны по сравнению с разумом.
"В самых главных событиях жизни ум не участвует, а если и участвует, то помогает глупости" Герцен
Шекспир цитировал Сенеку
Самое употребительное слово в трагедиях Сенеки - "преступление" (вместо "ошибка"), а причина тому - страсть, победившая разум. А главный момент - борьба разума и страсти.
Итоговые труды Сенеки - "Нравственные письма к Луцилию". Луцилий - духовный ученик Сенеки.
Сенеку звали "дядей христианства".
1. Образование.
Первая тема в нравственных письмах.
"Что мешает человеку поумнеть? Мы очень рано начинаем нравиться самим себе. Первое, что обещает дать мудрость - умение жить среди людей, умение общаться."
Самое важное у Сенеки: "Я принимаю в сердце с величайшим почтение Сократа, Платона, Зинона и других наставников. Их великие имена возвышают и меня самого".
2. Важная тема "Лицо - толпа" (противопоставление)
"Чего следует больше всего избегать? Толпы!"
"Нельзя уподобляться дурным только потому что их много"
"Общайся только с тем, кто может сделать тебя лучше."
"Нужно. чтобы ты был непохож на большинство людей."
3. Благо - богатство (противопоставление)
"Сначала накоплю деньги, а потом буду набирать мудрость" - так обманывают себя люди.
Заокн роста потребностей.
"Если хочешь, чтобы твоя душа была свободна, будь беден"
"Только душа, взлетевшая на небо, видит, как низко стоят кресла сената"
"Как много людей упускают жизнь, добывая средства к жизни"
"Благо - это то, что делает душу лучше. Благо - это благо для души"
Сенека разделял животное и человеческое.
4. Жизнь - смерть (противопоставление)
"Сколько лет жизни минуло, всё принадлежит смерти"
"Возьми кого угодно, все одинаково боятся смерти и не знают жизни, некоторые так и не жили"
"Всякие размышления о смерти нужны только для жизни. "
5. Радость - удовольствие(пртивопоставление)
Удовольствие - нечто примитивное, радость - нечто высшее
"Некоторые наслаждения сильно бесчестят людей."
6. Дружба, человечность
"Нужно жить для другого, если хочешь жить для себя"
"Кто не мог любить больше, чем одного, тот и одного не слишком любил"
Если человек умный, он умён и дома и в гостях. Так и с любовью.
7. Речь.
Если государство разлагается, падает речь, язык.
"От души у нас и мысли и слова и осанка и выражение лица и походка".
СЕНЕКА Луций Анней (ок. 4 до н.э. – 65 н.э.) – выдающийся древнеримский философ, представитель позднего стоицизма, писатель, драматург, видный государственный деятель своего времени. Являлся идеологом сенатской оппозиции проявлениям деспотизма первых римских императоров. При Клавдии был отправлен в изгнание на Корсику, где провел около восьми лет. Затем был воспитателем будущего императора Нерона, в правление которого достиг вершин власти и богатства. В 60-е годы потерял влияние, был отстранен отдел, а в 65 г., обвиненный в причастности к неудавшемуся заговору Пизона, по приказу Нерона покончил с собой.
Философские взгляды Сенеки тесно связаны с этикой. Они сочетают в себе идеи стоицизма с элементами других учений, утверждающих идеальный образ мудреца, который преодолевает людские страсти, стремится к духовному совершенству и своим примером учит людей противостоять трудностям жизни. Излюбленной темой Сенеки является стремление к независимости от внешних обстоятельств и следование мудрой покорности судьбе. Наиболее ярко это проявилось в его "Письмах к Луцилию", которые, начиная с эпохи Возрождения, высоко ценились философами-моралистами и оказали заметное влияние на развитие европейской гуманитарной мысли эпохи Ренессанса и классицизма (XVI–XVIII вв.).
Письмо I
- (1) Так и поступай, мой Луцилий! Отвоюй себя для себя самого, береги и копи время, которое прежде у тебя отнимали или крали, которое зря проходило. Сам убедись в том, что я пишу правду: часть времени у нас отбирают силой, часть похищают, часть утекает впустую. Но позорнее всех потеря по нашей собственной небрежности. Вглядись-ка пристальней: ведь наибольшую часть жизни тратим мы на дурные дела, немалую – на безделье, и всю жизнь – не на те дела, что нужно. (2) Укажешь ли ты мне такого, кто ценил бы время, кто знал бы, чего стоит день, кто понимал бы, что умирает с каждым часом? В том-то и беда наша, что смерть мы видим впереди; а большая часть ее у нас за плечами, – ведь сколько лет жизни минуло, все принадлежат смерти. Поступай же так, мой Луцилий, как ты мне пишешь: не упускай ни часу. Удержишь в руках сегодняшний день – меньше будешь зависеть от завтрашнего. Не то, пока будешь откладывать, вся жизнь и промчится. (3) Все у нас, Луцилий, чужое, одно лишь время наше. Только время, ускользающее и текучее, дала нам во владенье природа, но и его кто хочет, тот и отнимает. Смертные же глупы: получив что-нибудь ничтожное, дешевое и наверняка легко возместимое, они позволяют предъявлять себе счет; а вот те, кому уделили время, не считают себя должниками, хотя единственно времени и не возвратит даже знающий благодарность.
- (4) Быть может, ты спросишь, как поступаю я, если смею тебя поучать? Признаюсь чистосердечно: как расточитель, тщательный в подсчетах, я знаю, сколько растратил. Не могу сказать, что не теряю ничего, но сколько теряю, и почему, и как, скажу и назову причины моей бедности. Дело со мною обстоит так же, как с большинством тех, кто не через собственный порок дошел до нищеты; псе меня прощают, никто не помогает. (5) Ну так что ж? По-моему, не беден тот, кому довольно и самого малого остатка. Но ты уж лучше береги свое достояние сейчас: ведь начать самое время! Как считали наши предки поздно быть бережливым, когда осталось на донышке. Да к тому же остается там не только мало, по и самое скверное. Будь здоров.
Письмо II . Сенека приветствует Луцилия!
(1) И то, что ты мне писал, и то, что я слышал, внушает мне на твой счет немалую надежду. Ты не странствуешь, не тревожишь себя переменою мест. Ведь такие метания – признак больной души. Я думаю, первое доказательство спокойствия духа – способность жить оседло и оставаться с самим собою. (2) Но взгляни: разве чтенье множества писателей и разнообразнейших книг не сродни бродяжничеству и непоседливости? Нужно долго оставаться с тем или другим из великих умов, питая ими душу, если хочешь извлечь нечто такое, что в ней бы осталось. Кто везде – тот нигде. Кто проводит жизнь в странствиях, у тех в итоге гостеприимцев множество, а друзей нет. То же самое непременно будет и с тем, кто ни с одним из великих умов не освоится, а пробегает всё второпях и наспех. (3) Не приносит пользы и ничего не дает телу пища, если ее извергают, едва проглотивши. Ничто так не вредит здоровью, как частая смена лекарств. Не зарубцуется рана, если пробовать на ней разные снадобья. Не окрепнет растение, если часто его пересаживать. Даже самое полезное не приносит пользы на лету. Во множестве книги лишь рассеивают нас. Поэтому, если не можешь прочесть все, что имеешь, имей столько, сколько прочтешь – и довольно. (4) "Но, – скажешь ты, – иногда мне хочется развернуть эту книгу, иногда другую". – Отведывать от множества блюд – признак пресыщенности, чрезмерное же разнообразие яств не питает, но портит желудок. Потому читай всегда признанных писателей, а если вздумается порой отвлечься на другое, возвращайся к оставленному. Каждый день запасай что-нибудь против бедности, против смерти, против всякой другой напасти и, пробежав многое, выбери одно, что можешь переварить сегодня. (5) Я и сам так делаю: из многого прочитанного что-нибудь одно запоминаю. Сегодня вот на что натолкнулся я у Эпикура (ведь я частенько перехожу в чужой стан, не как перебежчик, а как лазутчик): (6) "Веселая бедность, – говорит он, – вещь честная". Но какая же это бедность, если она веселая? Беден не тот, у кого мало что есть, а тот, кто хочет иметь больше. Разве ему важно, сколько у него в ларях и в закромах, сколько он пасет и сколько получает на сотню, если он зарится на чужое и считает не приобретенное, а то что надобно еще приобрести? Ты спросишь, каков предел богатства? Низший – иметь необходимое, высший – иметь столько, сколько с тебя довольно. Будь здоров.
Письмо VI . Сенека приветствует Луцилия!
- (1) Я понимаю, Луцилий, что не только меняюсь к лучшему, но и становлюсь другим человеком. Я не хочу сказать, будто во мне уже нечего переделывать, да и не надеюсь на это. Как может больше не быть такого, что надо было бы исправить, поубавить или приподнять? Ведь если душа видит свои недостатки, которых прежде не знала, это свидетельствует, что она обратилась к лучшему. Некоторых больных надо поздравлять и с тем, что они почувствовали себя больными.
- (2) Я хочу, чтобы эта так быстро совершающаяся во мне перемена передалась и тебе: тогда я бы еще крепче поверил в нашу дружбу – истинную дружбу, которой не расколют ни надежда, ни страх, ни корысть, такую, которую хранят до смерти, ради которой идут на смерть. (3) Я назову тебе многих, кто лишен не друзей, но самой дружбы. Такого не может быть с теми, чьи души объединяет общая воля и жажда честного. Как же иначе? Ведь они знают, что тогда у них все общее, особенно невзгоды.
Ты и представить себе не можешь, насколько каждый день, как я замечаю, движет меня вперед. – (4) "Но если ты что нашел и узнал его пользу по опыту, поделись со мною!" – скажешь ты. – Да ведь я и сам хочу все перелить в тебя и, что-нибудь выучив, радуюсь лишь потому, что смогу учить. И никакое знание, пусть самое возвышенное и благотворное, но лишь для меня одного, не даст мне удовольствия. Если бы мне подарили мудрость, но с одним условием: чтобы я держал ее при себе и не делился ею, – я бы от нее отказался. Любое благо нам не на радость, если мы обладаем им в одиночку.
(5) Пошлю я тебе и книги, а чтобы ты не тратил труда на поиски вещей полезных, сделаю пометки, по которым ты сразу найдешь все, что я одобряю и чем восхищаюсь. Но больше пользы, чем слова, принесли бы тебе живой голос мудрецов и жизнь рядом с ними. Лучше прийти и видеть все на месте, во-первых, потому, что люди верят больше глазам, чем ушам, во-вторых, потому, что долог путь наставлений, краток и убедителен путь примеров. (6) Нс стал бы Клеанф точным подобьем Зенона, если бы он только слышал его. Но ведь он делил с ним жизнь, видел скрытое, наблюдал, живет ли Зенон в согласии со своими правилами. И Платон, и Аристотель, и весь сонм мудрецов, которые потом разошлись в разные стороны, больше почерпнули из нравов Сократа, чем из слов его. Метродора и Гермарха, и Полнена сделали великими людьми не уроки Эпикура, а жизнь с ним вместе. Впрочем, зову я тебя не только ради той пользы, которую ты получишь, но и ради той, которую принесешь; вдвоем мы больше дадим друг другу. (7) Кстати, за мной ежедневный подарочек. Вот что понравилось мне нынче у Гекатона: "Ты спросишь, чего я достиг? Стал самому себе другом!" Достиг он немалого, ибо теперь никогда не останется одинок. И знай: такой человек всем будет другом. Будь здоров.
Письмо XXXIV . Сенека приветствует Луцилия!
(I) Я радуюсь и ликую, и, стряхнув с себя старость, распаляюсь, как юноша, когда по твоим делам и письмам понимаю, насколько ты превзошел самого себя (потому что толпу ты давно оставил позади). Если земледельца радует первый плод выращенного им дерева, если пастуху приятен прирост стада, если всякий смотрит на своего питомца так, словно считает его юность своею, – что, по-твоему, должны испытывать воспитавшие в другом природный дар, когда вдруг увидят созревшим то, что было нежным под их лепившими руками? (2) Я притязаю на тебя: ты – мое создание. Едва заметив твои задатки, я взялся за тебя, подбадривал, давал шпоры и нс позволял идти медленно, то и дело подгонял тебя, да и сейчас занимаюсь тем же, однако подбадриваю бегущего и подбадривающего меня самого. (3) Ты спросишь, чего мне еще надобно. – Теперь-το и пойдет самое важное. Обычно говорят, что начало – это уже полдела; то же относится и к нашей душе: желание стать добродетельными – полпути к добродетели. Но знаешь, кого я назову добродетельным? Человека совершенного и независимого, которого никакая сила, никакая нужда не испортит. (4) Такого я и прозреваю в тебе, если ты будешь упорен в своих стараниях, если будешь поступать так, чтобы между твоими делами и словами не было не только противоречия, но и расхождения, если и то и другое будет одной чеканки. Твоя душа еще не на верном пути, если поступки твои не согласуются между собой. Будь здоров!
Письмо LXII . Сенека приветствует Луцилия!
(1) Лгут те, кто хочет показать, будто куча дел не оставляет им времени для свободных наук. Такие притворяются занятыми, множат дела и сами у себя отнимают дни. А я свободен, Луцилий, свободен и принадлежу себе везде, где бы ни был. Делам я себя не отдаю, а уступаю на время и не ищу поводов тратить сто впустую. В каком бы месте я ни остановился, я продолжаю свои раздумья и размышляю в душе о чем-нибудь спасительном для нее. (2) Предав себя друзьям, я не покидаю себя самого и подолгу остаюсь не с теми, с кем свели меня время или гражданские обязанности, а лишь с самыми лучшими: к ним я уношусь душой, в каком бы месте, в каком бы веке они не жили. (3) Повсюду при мне Деметрий, лучший из людей, и, удалившись от блещущих пурпуром, я беседую с ним, полуодетым, и им восхищаюсь. И как им не восхищаться? Я вижу, что он ни в чем не чувствует недостатка. Некоторые могут все презреть, все иметь никто не может. Кратчайший путь к богатству – через презрение к богатству. Λ наш Деметрий живет не так, будто он все презрел, а так, будто все уступил во владение другим. Будь здоров.
Так и знай: кого бог признает, кого любит, кем доволен, того он и закаляет, без конца испытывает, заставляет без отдыха трудиться. («О провидении»)Повторяю, бог сам заботится дать повод для свершения мужественных и смелых деяний тем, кого хочет видеть достигшими высшей чести; а для этого им необходимо столкнуться с трудностями. Кормчий познается во время бури, воин во время битвы. («О провидении»)
Надо подставлять себя под удары судьбы, чтобы, сражаясь с нами, она делала нас тверже; постепенно она сама сделает нас равными себе, и привычка к опасности даст нам презрение к опасности. («О провидении»)
В нас заключен некий божественный дух, наблюдатель и страж всего хорошего и дурного, — и как мы с ним обращаемся, так и он с нами. Всякий истинный человек добра причастен к божеству. Кто без помощи Бога может возвыситься над фортуной? Он дает нам благородные и правдивые советы. В каждом человеке добра обитает один — но не ведаем кто — из бессмертных. («Нравственные письма к Луцилию», XLI)
Благородными делает нас душа, которая из любого состояния может подняться над фортуной. («Нравственные письма к Луцилию», XLIV)
Душу непреклонную, благородную, высокую можно назвать не иначе, как Богом, нашедшим приют в теле человека. Такая душа может оказаться и у римского всадника, и у вольноотпущенника, и у раба. («Нравственные письма к Луцилию», XXXI)
Как вы не понимаете, что дурные примеры оборачиваются против тех, кто их подает. («Нравственные письма к Луцилию», VII)
Ты спросишь, как можно быстро приобрести чью-нибудь дружбу; я отвечу, что Гекатон говорит: «Я укажу приворотное средство без всяких снадобий, без трав, без заклинаний знахарки. Если хочешь, чтоб тебя любили, — люби».
Пусть мудрому никто, кроме него самого, не нужен, он все-таки желает иметь друга, хотя бы ради деятельной дружбы, чтобы не оставалась праздной столь великая добродетель, и не ради того, чтобы «было кому ухаживать за ним в болезни, помогать в оковах или в нужде», но чтобы самому было за кем ухаживать в болезни, кого вызволять из-под вражеской стражи. Плохи мысли того, кто подружился, видя лишь самого себя; как он начал, так и кончит. Кто завел друга, чтобы тот выручал из цепей, тот покинет его, едва загремят оковы. Таковы дружеские союзы, которые народ называет временными. С кем мы сошлись ради пользы, мил нам, лишь покуда полезен. Вот почему вокруг того, чьи дела процветают, — толпа друзей, а вокруг потерпевших крушение — пустыня. Друзья бегут оттуда, где испытывается дружба. Вот почему видим мы так много постыдных примеров, когда одни из страха бросают друзей, другие из страха предают их. Каково начало, таков конец, иначе и быть не может. Кто подружился ради выгоды, тому будет дорога награда за измену дружбе, коль скоро и в ней было дорого ему что-нибудь, кроме нее самой. Для чего приобретаю я друга? Чтобы было за кого умереть, за кем пойти в изгнанье, за чью жизнь бороться и отдать жизнь. А дружба, о которой ты пишешь, та, что заключается ради корысти и смотрит, что можно выгадать, — это не дружба, а сделка. («Нравственные письма к Луцилию», IX)
Но разве любит кто-нибудь ради прибыли? Ради честолюбия и славы? Любовь сама по себе, пренебрегает всем остальным,... «Как же … ее искать?» — Как ищут самое прекрасное, не прельщаясь прибылью, не боясь переменчивости фортуны. Кто заводит друзей на всякий случай, тот лишает дружбу ее величия. («Нравственные письма к Луцилию», IX)
Ты спросишь, что такое свобода? Не быть рабом ни у обстоятельств, ни у неизбежности, ни у случая; низвести фортуну на одну ступень с собою; а она, едва я пойму, что могу больше нее, окажется бессильна надо мною. («Нравственные письма к Луцилию», LI)
Хотя чистая совесть дает тебе уверенность, но много значат не относящиеся к делу обстоятельства, — а потому надейся на справедливое решение, но готовься к несправедливому. Помни прежде всего об одном: отдели смятение от его причины, смотри на само дело — и ты убедишься, что в любом из них нет ничего страшного, кроме самого страха.
Внешние преимущества не должны развращать и подчинять себе человека: последний должен преклоняться лишь перед своим духовным достоинством. Пусть он окажется искусным строителем собственной жизни, полагаясь на себя и будучи готов одинаково встретить как улыбку судьбы, так и ее удар. Пусть его уверенность опирается на знания, а знания пусть отличаются постоянством: однажды принятые им решения должны оставаться в силе, не допуская никаких поправок. («О счастливой жизни», VIII)
Нужно быть философом! Связывает ли нас непреложным законом рок, божество ли установило все в мире по своему произволу, случай ли без всякого порядка швыряет и мечет, как кости, человеческие дела, — нас должна охранять философия. Она даст нам силу добровольно подчиняться божеству, стойко сопротивляться фортуне, она научит следовать веленьям божества и сносить превратности случая. («Нравственные письма к Луцилию», ХVI)
Прежде всего научись радоваться. Я хочу, чтобы радость не разлучалась с тобой, хочу, чтобы она рождалась у тебя дома. И это исполнится, если только она будет в тебе самом. Всякое иное веселье не наполняет сердце, а лишь разглаживает морщины на лбу: оно мимолетно. Или, по-твоему, радуется тот, кто смеется? Нет, это душа должна окрылиться и уверенно вознестись надо всем.
Я повторяю, радость — цель для всех, но где отыскать великую и непреходящую радость, люди не знают. Один ищет ее в пирушках и роскоши, другой — в честолюбии, в толпящихся вокруг клиентах, третий — в любовницах, тот — в свободных науках, тщеславно выставляемых напоказ, в словесности, ничего не исцеляющей. Всех их разочаровывают обманчивые и недолгие услады, вроде опьянения, когда за веселое безумие на час платят долгим похмельем… Так пойми же, что дается мудростью: неизменная радость. Душа мудреца — как надлунный мир, где всегда безоблачно. Значит, есть ради чего стремиться к мудрости: ведь мудрец без радости не бывает. А рождается такая радость лишь из сознания добродетелей. Радоваться может только мужественный, только справедливый, только любящий. («Нравственные письма к Луцилию», XXIII)
Живи с людьми так, будто на тебя смотрит бог, говори с богом так, будто тебя слушают люди. («Нравственные письма к Луцилию», Х)
«Живи сообразно с природой вещей». Не уклоняться от нее, руководствоваться ее законом, брать с нее пример, — в этом и заключается мудрость. Следовательно, жизнь — счастлива, если она согласуется со своей природой. Такая жизнь возможна лишь в том случае, если, во-первых, человек постоянно обладает здравым умом; затем, если дух его мужествен и энергичен, благороден, вынослив и подготовлен ко всяким обстоятельствам; если он, не впадая в тревожную мнительность, заботится об удовлетворении физических потребностей; если он вообще интересуется материальными сторонами жизни, не соблазняясь ни одной из них; наконец, если он умеет пользоваться дарами судьбы, не делаясь их рабом. («О счастливой жизни», III)
Мудрец ни в чем не терпит нужды, хотя потребно ему многое, глупому же ничего не требуется, потому что он ничем не умеет пользоваться, зато нужду он терпит во всем. Мудрецу нужны и руки, и глаза, и еще многое, без чего не обойтись в повседневной жизни, а нужды он не терпит ни в чем. Ведь нужда — это необходимость, а для мудрого необходимости нет. («Нравственные письма к Луцилию», IХ)
Велик тот человек, кто глиняной утварью пользуется как серебряной, но не менее велик и тот, кто серебряной пользуется как глиняной. Слаб духом тот, кому богатство не по силам. («Нравственные письма к Луцилию», IV)
Счастливей всех тот, кто без тревоги ждет завтрашнего дня: он уверен, что принадлежит сам себе. («Нравственные письма к Луцилию», ХII)
Счастливым можно назвать того, кто благодаря разуму, не ощущает ни страстного желания, ни страха. («О счастливой жизни», V)
Ты на что-то сердишься и жалуешься, и не понимаешь, что во всем этом плохо одно: твое негодование и жалобы. («О счастливой жизни», V)
Если ты хочешь избавиться от всякой тревоги, представь себе, что пугающее тебя случится непременно, и какова бы ни была беда, найди ей меру и взвесь свой страх. Тогда ты наверняка поймешь, что несчастье, которого ты боишься, или не велико, или не так длительно. («Нравственные письма к Луцилию», XXIV)
Изменить порядок вещей мы не в силах — зато в силах обрести величие духа, достойное мерило добра, и стойко переносить все превратности, не споря с природой. («Нравственные письма к Луцилию», CVVII)
Сенека приветствует Луцилия!
(1) Так и поступай, мой Луцилий! Отвоюй себя для себя самого, береги и копи время, которое прежде у тебя отнимали или крали, которое зря проходило. Сам убедись в том, что я пишу правду: часть времени у нас отбирают силой, часть похищают, часть утекает впустую. Но позорнее всех потеря по нашей собственной небрежности. Вглядись-ка пристальней: ведь наибольшую часть жизни тратим мы на дурные дела, немалую – на безделье, и всю жизнь – не на те дела, что нужно. (2) Укажешь ли ты мне такого, кто ценил бы время, кто знал бы, чего стоит день, кто понимал бы, что умирает с каждым часом? В том-то и беда наша, что смерть мы видим впереди; а большая часть ее у нас за плечами – ведь сколько лет жизни минуло, все принадлежат смерти. Поступай же так, мой Луцилий, как ты мне пишешь: не упускай ни часу. Удержишь в руках сегодняшний день – меньше будешь зависеть от завтрашнего. Не то, пока будешь откладывать, вся жизнь и промчится. (3) Все у нас, Луцилий, чужое, одно лишь время наше. Только время, ускользающее и текучее, дала нам во владенье природа, но и его кто хочет, тот и отнимает. Смертные же глупы: получив что-нибудь ничтожное, дешевое и наверняка легко возместимое, они позволяют предъявлять себе счет; а вот те, кому уделили время, не считают себя должниками, хотя единственно времени и не возвратит даже знающий благодарность. (4) Быть может, ты спросишь, как поступаю я, если смею тебя поучать? Признаюсь чистосердечно: как расточитель, тщательный в подсчетах, я знаю, сколько растратил. Не могу сказать, что не теряю ничего, но сколько теряю, и почему, и как, скажу и назову причины моей бедности. Дело со мною обстоит так же, как с большинством тех, кто не через собственный порок дошел до нищеты; все меня прощают, никто не помогает. (5) Ну так что ж? По-моему, не беден тот, кому довольно и самого малого остатка. Но ты уж лучше береги свое достояние сейчас: ведь начать самое время! Как считали наши предки, поздно быть бережливым, когда осталось на донышке. Да к тому же остается там не только мало, но и самое скверное. Будь здоров.
Сенека приветствует Луцилия!
(1) И то, что ты мне писал, и то, что я слышал, внушает мне на твой счет немалую надежду. Ты не странствуешь, не тревожишь себя переменою мест. Ведь такие метания – признак больной души. Я думаю, первое доказательство спокойствия духа – способность жить оседло и оставаться самим собою. (2) Но взгляни: разве чтенье множества писателей и разнообразнейших книг не сродни бродяжничеству и непоседливости? Нужно долго оставаться с тем или другим из великих умов, питая ими душу, если хочешь извлечь нечто такое, что в ней бы осталось. Кто везде – тот нигде. Кто проводит жизнь в странствиях, у тех в итоге гостеприимцев множество, а друзей нет. То же самое непременно будет и с тем, кто ни с одним из великих умов не освоится, а пробегает все второпях и наспех. (3) Не приносит пользы и ничего не дает телу пища, если ее извергают, едва проглотивши. Ничто так не вредит здоровью, как частая смена лекарств. Не зарубцуется рана, если пробовать на ней разные снадобья. Не окрепнет растение, если часто его пересаживать. Даже самое полезное не приносит пользы на лету. Во множестве книги лишь рассеивают нас. Поэтому, если не можешь прочесть все, что имеешь, имей столько, сколько прочтешь – и довольно. (4) «Но, – скажешь ты, – иногда мне хочется развернуть эту книгу, иногда другую». – Отведывать от множества блюд – признак пресыщенности, чрезмерное же разнообразие яств не питает, но портит желудок. Потому читай всегда признанных писателей, а если вздумается порой отвлечься на другое, возвращайся к оставленному. Каждый день запасай что-нибудь против бедности, против смерти, против всякой другой напасти и, пробежав многое, выбери одно, что можешь переварить сегодня. (5) Я и сам так делаю: из многого прочитанного что-нибудь одно запоминаю. Сегодня вот на что натолкнулся я у Эпикура (ведь я частенько перехожу в чужой стан, не как перебежчик, а как лазутчик): (6) «Веселая бедность, – говорит он, – вещь честная». Но какая же это бедность, если она веселая? Беден не тот, у кого мало что есть, а тот, кто хочет иметь больше. Разве ему важно, сколько у него в ларях и в закромах, сколько он пасет и сколько получает и сотню, если он зарится на чужое и считает не приобретенное, а то, что надобно еще приобрести? Ты спросишь, каков предел богатства? Низший – иметь необходимое, высший – иметь столько, сколько с тебя довольно. Будь здоров.
Письмо III
Сенека приветствует Луцилия!
(1) Ты пишешь, что письма для передачи мне отдал другу, а потом предупреждаешь, чтобы не всем, тебя касающимся, я с ним делился, потому что и сам ты не имеешь обыкновения делать так. Выходит, в одном письме ты и признаешь, и не признаешь его своим другом. Ладно еще, если ты употребил это слово как расхожее и назвал его «другом» так же, как всех соискателей на выборах мы называем «доблестными мужами», или как встречного, если не можем припомнить его имени, приветствуем обращением «господин». (2) Но если ты кого-нибудь считаешь другом и при этом не веришь ему, как самому себе, значит, ты заблуждаешься и не ведаешь, что есть истинная дружба. Во всем старайся разобраться вместе с другом, но прежде разберись в нем самом. Подружившись, доверяй, суди же до того, как подружился. Кто вопреки наставлению Феофраста «судит, полюбив, вместо того, чтобы любить, составив суждение» , те путают, что должно делать раньше, что позже. Долго думай, стоит ли становиться другом тому или этому, но решившись, принимай друга всей душой и говори с ним так же смело, как с собою самим. (3) Живи так, чтобы и себе самому не приводилось признаваться в чем-нибудь, чего нельзя доверить даже врагу. Но раз есть вещи, которые принято держать в тайне, делись лишь с другом всеми заботами, всеми мыслями. Будешь считать его верным – верным и сделаешь. Нередко учат обману тем, что обмана боятся, и подозрениями дают право быть вероломным. Почему не могу я произнести те или иные слова в присутствии друга? Почему мне не думать, что в его присутствии я все равно что наедине с собой? (4) Одни первому встречному рассказывают о том, что можно поведать только другу, и всякому, лишь бы он слушал, выкладывают все, что у них накипело. Другим боязно, чтобы и самые близкие что-нибудь о них знали; эти, если бы могли, сами себе не доверяли бы, потому они и держат все про себя. Делать не следует ни так, ни этак: ведь порок – и верить всем, и никому не верить, только, я сказал бы, первый порок благороднее, второй – безопаснее. (5) Точно так же порицанья заслуживают и те, что всегда обеспокоены, и те, что всегда спокойны. Ведь и страсть к суете признак не деятельного, но мятущегося в постоянном возбуждении духа, и привычка считать каждое движение тягостным – признак не безмятежности, но изнеженности и распущенности. (6) Поэтому удержи в душе слова, которые вычитал я у Помпония : «Некоторые до того забились во тьму, что неясно видят все освещенное». Все должно сочетаться: и любителю покоя нужно действовать, и деятельному – побыть в покое. Спроси совета у природы: она скажет тебе, что создала и день и ночь. Будь здоров.
Сенека приветствует Луцилия!
(1) Упорно продолжай то, что начал, и поспеши сколько можешь, чтобы подольше наслаждаться совершенством и спокойствием твоей души. Есть наслаждение и в том, чтобы совершенствовать ее, чтобы стремиться к спокойствию; но совсем иное наслаждение ты испытаешь, созерцая дух, свободный от порчи и безупречный. (2) Ты, верно, помнишь, какую радость испытал ты, когда, сняв претексту , надел на себя мужскую тогу и был выведен на форум? Еще большая радость ждет тебя, когда ты избавишься от ребяческого нрава и философия запишет тебя в число мужей. Ведь и до сей поры остается при нас уже не ребяческий возраст, но, что гораздо опаснее, ребячливость. И это – тем хуже, что нас чтут как стариков, хотя в нас живут пороки мальчишек, и не только мальчишек, но и младенцев; ведь младенцы боятся вещей пустяшных, мальчишки – мнимых, а мы – и того и другого. (3) Сделай шаг вперед – и ты поймешь, что многое не так страшно как раз потому, что больше всего пугает. Никакое зло не велико, если оно последнее. Пришла к тебе смерть? Она была бы страшна, если бы могла оставаться с тобою, она же или не явится, или скоро будет позади, никак не иначе. – (4) «Нелегко, – скажешь ты, – добиться, чтобы дух презрел жизнь». – Но разве ты не видишь, по каким ничтожным причинам от нее с презреньем отказываются? Один повесился перед дверью любовницы, другой бросился с крыши, чтобы не слышать больше, как бушует хозяин, третий, пустившись в бега, вонзил себе клинок в живот, только чтобы его не вернули. Так неужели, по-твоему, добродетели не под силу то, что делает чрезмерный страх? Спокойная жизнь – не для тех, кто слишком много думает о ее продлении, кто за великое благо считает пережить множество консульств . (5) Каждый день размышляй об этом, чтобы ты мог равнодушно расстаться с жизнью, за которую многие цепляются и держатся, словно уносимые потоком – за колючие кусты и острые камни. Большинство так и мечется между страхом смерти и мученьями жизни; жалкие, они и жить не хотят, и умереть не умеют. (6) Сделай же свою жизнь приятной, оставив всякую тревогу о ней. Никакое благо не принесет радости обладателю, если он в душе не готов его утратить, и всего безболезненней утратить то, о чем невозможно жалеть, утратив. Поэтому укрепляй мужеством и закаляй свой дух против того, что может произойти даже с самыми могущественными. (7) Смертный приговор Помпею вынесли мальчишка и скопец, Крассу – жестокий и наглый парфянин . Гай Цезарь приказал Лепиду подставить шею под меч трибуна Декстра – и сам подставил ее под удар Хереи. Никто не был так высоко вознесен фортуной, чтобы угрозы ее были меньше ее попустительства. Не верь затишью: в один миг море взволнуется и поглотит только что резвившиеся корабли. (8) Подумай о том, что и разбойник и враг могут приставить тебе меч к горлу. Но пусть не грозит тебе высокая власть – любой раб волен распоряжаться твоей жизнью и смертью. Я скажу так: кто презирает собственную жизнь, тот стал хозяином твоей. Вспомни пример тех, кто погиб от домашних козней, извещенный или силой, или хитростью, – и ты поймешь, что гнев рабов погубил не меньше людей, чем царский гнев. Так какое тебе дело до могущества того, кого ты боишься, если то, чего ты боишься, может сделать всякий? (9) Вот ты попал в руки врага, и он приказал вести тебя на смерть. Но ведь и так идешь ты к той же цели! Зачем же ты обманываешь себя самого, будто лишь сейчас постиг то, что всегда с тобой происходило? Говорю тебе: с часа твоего рождения идешь ты к смерти. Об этом должны мы думать и помнить постоянно, если хотим безмятежно дожидаться последнего часа, страх перед которым лишает нас покоя во все остальные часы. (10) А чтобы мог я закончить письмо, узнай, что приглянулось мне сегодня (и это сорвано в чужих садах) : «Бедность, сообразная закону природы, – большое богатство» . Знаешь ты, какие границы ставит нам этот закон природы? Не терпеть ни жажды, ни голода, ни холода. А чтобы прогнать голод и жажду, тебе нет нужды обивать надменные пороги, терпеть хмурую спесь или оскорбительную приветливость, нет нужды пытать счастье в море или идти следом за войском. То, чего требует природа, доступно и достижимо, потеем мы лишь ради избытка. (11) Ради него изнашиваем мы тогу, ради него старимся в палатках лагеря, ради него заносит нас на чужие берега. А то, чего с нас довольно, у нас под рукой. Кому и в бедности хорошо, тот богат. Будь здоров.
